Сезоны
Шрифт:
Кто был на левом берегу Амура, у Хабаровска, тот не мог не повосхищаться вслух вольными амурскими травами — и я одна из тех самых травинок. Дыхание вольности на Амуре во всем: и в исчезающей у горизонта пойме реки, и в теплом ветре из заамурья летом, и в ледяном ветре зимой, и в головоломном орнаменте проток и стариц на пойме, если смотреть вниз с самолета, и в могучем изгибе русла реки против Хабаровска, и в умопомрачающих осенних разливах, и в богатырском хаосе ледяных торосов.
Очень помогает человеку, если он жил на берегу моря или на берегах великой реки: ему большинство житейских
Потому-то, получив задание, я, ничтоже сумняшеся, составил список продуктов, снаряжения и поручил все это отобрать Феликсу Соколкову. Сам же, как того жестко требовало от нас, рядовых исполнителей, начальство, стал не спеша готовить свой интеллект к предстоящему маршруту, то есть мысленно проходить его от начала до конца.
Ну, так вот. Напевая все про ту же красавицу, я добрался по топокарте до побережья, уверенно повернул на юг — и заволновался. Затем выбрал из пачки снимки побережья, долго рассматривал их и ахал. Вид побережья, где мне предстояло идти, поразил меня. Я вдруг, как на цветных слайдах, увидел светло-серые и розовые обрывы с выдолбленными морем нишами в основании уступов. Узкие пляжные полоски коротенькими подковками подчеркивали излучины бухт и сразу же выклинивались, уступая место волноприбойной полосе. Ну не гадство ли? Почему этого я раньше не видел?
Я уединился для работы не в палатке, а сидел в сторонке от базы на галечниковой косе, положив под себя скатанный спальник. Пока обмозговывалась непредвиденная ситуация, прикидывались варианты — то да сё, охотоморский ветерок, свежесть которого гарантирована по самой высокой международной шкале стандартов, сменил направление на сто восемьдесят градусов и тихой сапой за каких-нибудь пять — десять минут выстудил мне спину до озноба. К счастью, решение уже пришло. Я встал, содрогнулся, подумал про свои еще крепкие почки и пока еще не воспаленный седалищный нерв, прихватил спальный мешок и пошел к палатке начальника.
— Роберт Иванович, я не забыл, что сам выпросил у вас этот маршрут. Но без резиновой лодки его не сделать. Верхами эти сорок километров будешь колупаться до второго пришествия. Вот, — и подсунул ему снимки.
— Проверка, — прозрачно посмотрел на меня Робертино, не взглянув на них. — В начале сезона, — добавил он и довольно усмехнулся. — Молодец, что не попался, а то бы…
У Робертино было допотопное по нынешним понятиям лицо. Он это знал, был доволен такой внешностью и носил не роговые очки, как того требует стереотип современного интеллектуала, а очки в тонюсенькой оправе с продолговатыми стеклышками и с изящными дужками. Ходила молва, что женщины, особенно те, что помоложе, попавшись на удочку благообразной и достойной внешности Робертино, ах, слишком поздно раскусывали его плотоядное нутро. Но вернемся к деловому разговору.
— На моей памяти, — нежно улыбнулся он мне, — ни один идиот в Охотском море, да еще неподалеку от Пенжинской горловины, на резинке не болтался.
— Кому-то надо начинать.
— Ты и начнешь. Зачем новые идеи кому-то уступать? И кончишь свою короткую и яркую жизнь в пучинах Мирового океана. Но не при мне. При другом начальнике. Или
Я молча полез в полевую сумку. И так же молча выложил перед ним карту предполевого дешифрирования, ту, которая была всем известна. Он некоторое время разглядывал ее, потом поднял на меня свои голубые глаза.
— Нам нельзя отказываться от этого маршрута, — забубнил я настырно. — Здесь что ни бухточка — загадка.
— Перебьется твоя загадка, — ответил Робертино и снова уставился на карту.
— Вы же сами пугали: «За белые пятна управление с нас голову снимет!» А тут даже не пятно — Гренландия.
Он косо стрельнул в меня глазом.
— Снимать мою-ю голову будут. Ты свою-ю должен сохранить для будущих экзекуций. Время идет, и будущие твои проступки, скрытые от всех глаз, потихоньку множатся и растут в питательном растворе нашей упорядоченной жизни.
«Ах, какой краснобай!» подумал я, раздражаясь. Сообщение начальника о том, что на его памяти «ни один идиот в Охотском море не плавал» (а память у Робертино была ой-ой-ой, как у Бонапарта), еще больше разожгло мое желание сделать именно лодочный маршрут.
Я прекрасно понимал, что по всем правилам техники безопасности мне даже по Тальновеему нельзя сплавляться. Но за недолгую свою жизнь и работу в геологии я уже успел прилично усвоить: нет на свете такого правила, которое не нарушалось хотя бы раз. Была бы только в наличии суровая и всемогущая производственная необходимость, а уж там как-нибудь…
— А ведь я однажды сплавлялся по Правой Быстрой. И с вашего благословения, Роберт Иванович!
— Сравнил!
— Сравнил не сравнил, а ведь тоже не положено было. Да еще с таким перегрузом.
— Лучше не напоминай. Я уже каялся, когда тебя выпустил.
— Но все же вышло путем. А сейчас-то и не сравнить с тем, что было. Я уже почти ас! Запросто могу даже в соревнованиях участвовать по водному слалому. И об этом тоже забывать нельзя.
Робертино как-то заинтересовался этой всем известной информацией. По крайней мере, начал обмозговывать ситуацию. По крайней мере, молчит — и то хорошо. Не упускать момент. Добивать! Хорошие идеи — не женские чулки, которые не жаль выбросить, если петля спустилась и капрон «поехал», а я сам не дамочка. Идею нужно защищать. Впрочем, хорошая идея сама себя защитит. Вперед!
— И у меня есть еще веские основания, Роберт Иванович, для того чтобы именно в нынешнем сезоне раздолбать этот кусочек побережья, — голос мой дрогнул, я решил идти напропалую. — У меня, Роберт Иванович, кое-какие соображения появились насчет интрузии… Вот, взгляните.
Непослушными руками я снова полез в сумку, вытащил оттуда затрепанную синьку — рабочий вариант своей новой карты, еще никем не виданной, на которой моя идея была запечатлена в грубой, утрированной схеме. Чтобы суть была ясна и младенцу, к карте я прикрепил скрепкой три листика объяснительной записки.