Сфабрикованный Иисус

Эванс Крейг

После крещения Иисуса раздается голос с небес: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мк 1:11). Здесь очевидна аллюзия на Пс 2:7: «Ты сын Мой, Я ныне родил тебя». Хотя из предыдущих строк цитируемого псалма очевидно, что это примечательное определение относится к Мессии, не все ученые соглашались с тем, что во времена Иисуса этот псалом понимался в мессианском смысле. Однако один из кумранских свитков Устава показывает, что это так. Согласно lQSa Мессия придет, «когда родит его Бог» (2:11–12).

Все это показывает нам, что мессианизм Иисуса был во многих отношениях укоренен в мессианских идеях его времени. Еще более важно отметить: очевидные параллели между 4Q521 и ответом Иисуса Иоанну ясно показывают, что Иисус четко

осознавал свое служение именно как мессианское.

Что же касается вопроса, какую роль сыграло в этом пасхальное известие о Воскресении, — не приходится сомневаться, что вид воскресшего Иисуса чрезвычайно возвысил его во мнении его последователей. Однако древние иудеи не ожидали, что Мессия умрет и воскреснет. Смерть и воскресение не входили в мессианский сюжет. Если бы сам Иисус не поощрял учеников считать его Мессией, я очень сомневаюсь, что открытие пустой гробницы и последующие явления Воскресшего сами по себе привели бы их к мысли, что он — Мессия Израиля. Если до Пасхи в учении и действиях Иисуса не было мессианского смысла — сомнительно, что он вдруг обнаружился после Пасхи. Лучше всего это объясняется тем, что Иисус воспринимался как Мессия еще до Пасхи, а Пасха подтвердила такое понимание и укрепила веру его учеников.

Наконец, то, что Иисус часто называл себя «Сыном Человеческим» — еще одно свидетельство его мессианского самосознания. Действительно, у нас нет однозначных свидетельств о том, что «Сыном Человеческим» во времена Иисуса называли Мессию. Однако, говоря о себе как о «Сыне Человеческом», Иисус делал отсылку к таинственной фигуре «Сына Человеческого» в главе 7 книги Даниила [14] . Этот «Сын Человеческий» подходит к Богу («Ветхому Днями») и получает от него царство и царскую власть. То, что Иисус отождествлял себя с этой фигурой, подтверждает наше предположение — он в самом деле считал себя Мессией Израиля. Мессианство Иисуса — не позднейшее изобретение христиан.

Критерии подлинности

Некоторые ученые не только отталкиваются от неверных аксиом, но и пользуются чрезмерно жесткими методами. Иные из них, кажется, полагают, что, чем больше скепсиса в их позиции, тем она критичнее. Однако занимать чрезмерно и необоснованно скептическую позицию ничуть не более «критично», чем верить всему подряд. На мой взгляд, многое из того, что сейчас считается «критикой», вовсе ею не является: это просто скептицизм под маской науки. Именно такой тип мышления в значительной степени порождает неадекватные представления об Иисусе и евангелиях в современной радикальной библеистике.

Чрезмерная критичность приводит, например, к предположению, что речения, произносимые Иисусом публично или в беседах с учениками, были по большей части незначительны или забыты слушателями — следовательно, то, что в конечном счете вошло в евангелия, принадлежит не Иисусу, а христианам последующих поколений. Однако, если Иисус не научил учеников запоминать свои слова, да и вообще за всю жизнь не сказал почти ничего интересного, — непонятно, как и откуда вообще возникло христианство.

Отчасти этот скептицизм связан с неверно сформулированными критериями, на основе которых устанавливается степень аутентичности (подлинности) тех или иных материалов. Их называют «критериями аутентичности», или «критериями подлинности». Для неспециалиста это звучит пугающе: однако, в сущности, речь идет просто о применении здравого смысла к вопросу, можно ли доверять свидетельствам древних текстов, где приведены чьи–либо слова или описаны действия.

С какой точки зрения ни рассматривать новозаветные (а также неканонические) евангелия, для их оценки необходимы критерии. Слово «критерий» — греческое, означает «суждение» или «основание для вынесения суждения». Все мы каждый день пользуемся критериями для вынесения суждений в различных житейских ситуациях. Когда кто–то говорит: «Думаю, что это правда», а вы

спрашиваете: «Почему ты так считаешь?» — вы спрашиваете, какими критериями он руководствуется, вынося суждение.

Иные консервативные христиане, может быть, ответят просто: «Все, что говорится о словах и делах Иисуса в новозаветных евангелиях, я принимаю как исторический факт». Это работает на тех, кто уже признает боговдохновенность и авторитет Библии. Но как быть с теми, кому нужны веские основания, чтобы убедиться в достоверности евангельских повествований? Если мы просто скажем им, что Библия боговдохновенна и потому истинна, не предъявив никаких критериев, убедительных для историков, — вряд ли это их удовлетворит. В конце концов, разве мормоны не говорят то же самое о Книге Мормона? Разве мусульмане не утверждают боговдохновенность Корана? Вообще, таким образом можно «доказать» истинность любых священных книг любой религии. Неужели это единственный аргумент?

Оценивая те или иные сведения (например, «это правда», «это ценная информация», «это произошло на самом деле»), разумные люди пользуются определенными критериями. Так же и историки используют критерии, оценивая историческую ценность тех или иных документов. Они задают, например, такие вопросы: когда был написан документ? Кто его автор? Не противоречит ли содержание этого документа другим известным и заслуживающим доверия источникам? Мог ли автор документа иметь доступ к той информации, на обладание которой претендует? Подтверждается ли этот документ археологическими свидетельствами и географическими реалиями?

На протяжении многих лет библеисты выработали исторические и литературные критерии для оценки библейской литературы. Дискуссии о критериях изучения евангелий были особенно интенсивными: выдвигалось множество критериев. Мне случалось читать исследования, в которых использовалось до двадцати пяти критериев или даже больше. Некоторые из этих критериев представляются чрезмерно сложными. Некоторые сомнительны. Но существуют более или менее общепринятые критерии, которыми пользуется большинство исследователей [15] . Перечислю те из них, которые я сам считаю важнейшими. (Кроме того, расскажу еще об одном критерии, который, на мой взгляд, часто применяется неверно.)

Историческая непротиворечивость.Когда евангелия излагают нечто, не противоречащее известным нам историческим обстоятельствам жизни Иисуса и основным элементам его биографии и служения, разумно считать, что мы стоим на твердой почве. Иисус проповедовал новое учение, имел группу последователей, привлек внимание властей, был казнен, а затем провозглашен Мессией Израиля и Сыном Божьим. Те речения и деяния, приписываемые ему в евангелиях, которые соответствуют этой общей картине и, более того, помогают нам лучше ее понять, следует считать подлинными.

Этот критерий дает основания для того, чтобы принять рассказ о проповеди Иисуса в преддверии храма, споре с первосвященниками и резкой критике в их адрес (см. Мк 11–12 и параллельные места в других евангелиях). Кроме того, использование этого критерия побуждает нас считать аутентичным утверждение Иисуса, что он — Мессия Израиля и Сын Божий (Мк 14:61–63), поскольку это объясняет его распятие с формулировкой «Царь иудейский» (Мк 15:26).

Множественные свидетельства.Этот критерий относится к тем речениям и деяниям, приписываемым Иисусу, которые есть в двух или более независимых источниках (например, у Марка и в Q — собрании изречений, служившем источником для Матфея и Луки). Если какие–то слова или дела Иисуса описываются в двух или более независимых источниках, — значит, они были широко известны с самых ранних времен, а не изобретены кем–то из авторов. То, что большое количество материала подтверждается множественными свидетельствами, само по себе доказывает древность и ценность наших источников.