Сфакиот
Шрифт:
Наконец сам капитан Коста начал так:
– У вас, Христо, новости есть?
Брат отвечает:
– Какие новости? Кажется, у нас все по-старому.
– А Никифорова дочка здорова? – спрашивает капитан Коста.
Брат молчит и глаза опустил. Старики улыбаются и просят его отвечать. Брат долго молчал и стыдился (все это, понимаешь, притворно) и наконец отвечал им так:
– Вы, как старшие, свет лучше нас, молодых, знаете. И я не смею скрыть от вас, что я Афродиту увез у отца. Только вот вам Бог мой, что я ни ей самой, этой молодой, ни ее отцу, ни даже служанке их вреда не сделал никакого… А только связали их всех, кроме Афродиты. Она же, Афродита,
Я удивился, слушая брата. Дивился его уму и какой он на всякий случай молодец и мошенник. А впрочем, стал думать с досадой в то же время: «А если и в самом деле у них соглашение было? Где же это они успели? И не знал уже, что подумать. Старики сказали на это: «Что ж, когда ее воля была на это, то это счастье этому молодцу Христо и нашим сфакиотам гордость, что их горожанки молодые из архонтских семейств так любят!»
Потом спросили у меня:
– А ты, Янаки, как об этом обо всем скажешь? Я говорю:
– Что мне думать? Он брат мне и старший!
– Хорошо ты это говоришь, Янаки! – сказали старики. И капитан Коста пожелал сам видеть Афродиту. «Я, – сказал он, – очень бы желал сам с ней поговорить и утешить ее, и даже я могу много для вас постараться, чтобы Никифораки вам простил».
Христо согласился как бы с радостью и сказал:
– Я только пойду посмотрю, не почивает ли она. Устала от дороги. Сейчас она вас примет.
Побежал к ней и затворился с ней. Старики сидят, говорят между собой, смеются и рады как будто этому делу; только капитан Коста вздыхает немного: «Боюсь, чтобы Никифор этот мне у паши не повредил и все дела мои не испортил, не сказал бы мне: это ты привел разбойников в мое жилище и через тебя лишился я возлюбленной и единородной дочки моей. Затруднение большое! И стыдно моей белой бороде будет слушать такие речи».
– Напишите ему письмо, – советуют ему другие.
– Я думаю поговорить с ней и от нее письмо взять. И сам поеду туда, когда обвенчают их. Когда же брата будут венчать, Янаки?
Я говорю:
– Еще не знаю я.
А все другие старики капитану закричали:
– Ни, ни, ни! Не езди туда, капитане! Ум ты потерял что ли? Тебя-то непременно по жалобам Никифора паша схватить велит, и всем нам будет труднее.
Потом старики успокоились и спрашивают у Ампеласа и у меня:
– Хороша ли она?
Я смотрю, что капитан Коста ответит.
А капитан отвечает: «Э! нельзя и дурной назвать: нежная, – горожанка, архонтопула!»
А брат все нейдет.
Наконец он пришел и стал извиняться перед стариками.
– Афродита, невеста моя, – сказал он, – очень много вам кланяется и просит извинения, что теперь никак даже видеть не может никого. Прошу вас, капитан Коста, господин мой, простите ей. Девушка! Вы сами лучше меня все это знаете… Стыдится! Очень стыдится… И я вас прошу и пренизко вам кланяюсь, чтобы за это на нее не сердились… Что делать, стыдится!.. Я завтра уговорю ее, чтоб она хоть вас, капитан Коста, повидала. Я и теперь говорю ей: «Ведь он твоему отцу друг, чего ты боишься?» «Стыжусь!» – говорит.
И начал еще просить, чтобы капитан завтра непременно бы повидался с ней.
Старшие говорят: «Конечно, так! Девушка застыдилась. Сама убежала с паликаром, разумеется,
А старик Коста спрашивает у брата: «Скажи мне, однако, Христаки, отчего ж ты вязал отца и работника, когда она по воле убежала? Разве она не могла из дверей вечером сама к тебе выйти?»
– Все стыд, все стеснение, капитан! Девушка! Пусть лучше думает народ, что ты, Христо, силой меня унес! Что ж мне делать!
Ампелас головой покачал и сказал: «Этого я не хвалю со стороны ее. Хорошо! Люби молодца, хочешь уйти с ним против воли отцовской и обвенчаться – один грех; а из лукавства любовнику приказывать, чтоб он родителя веревками вязал насильно и рот ему зытыкал – еще больше грех… Нехорошо Афродита сделала. Но может быть, ты, Христо, и лжешь?»
Брат начал клясться капитану, что он говорит правду, все правду, и капитаны ушли.
Христо еще раз просил, чтоб Ампелас повидался с Афродитой, когда она больше привыкнет.
– Я на вашу помощь надеюсь, – сказал он ему. – Что вы у господина Никифора Акостандудаки попросите прощения за нас обоих и что он нас с Афродитой своими благодеяниями не забудет.
Капитан ничего ему не отвечал; все он брату не верил, кажется, и ушли все старшие от нас.
Ушел и поп Иларион к себе.
Брат тогда сказал мне: «Я уж отдохну теперь, Янаки! Спать хочу». Он лег, а я пошел к Антонию и к Маноли и долго у них сидел. Мы покушали там и пили вино и песни пели; но я все думал об Афродите и сказал наконец друзьям: «Послушайте, Антонаки, и ты, Маноли, я вам как друзьям скажу. Как вы думаете, что брат мой Христа правду говорил капитанам, будто согласился прежде с Афродитой или нет, так что даже и я этого не знал?» Они подумали и сказали, что скорее лжет. Я же ободрился после этого и думал, что еще повернется дело в мою пользу; и брату решился об этом ни слова не говорить из гордости.
XIV
Дня два-три еще мучились мы с Афродитой. Сначала она все отвращалась от нас и все отвергала. Только с одною сестрой говорила и от нее принимала все. Спать одна боялась и верила только Смарагде.
– Спи со мной ты, моя милая, во имя Божие прошу я тебя.
Так она Смарагду просила. Сестра затруднялась через детей своих, мальчик был еще мал и кричал по ночам, а старшая дочь ее, хотя ей было уже пять лет, боялась спать одна без матери. Сестра говорила Афродите: «Коконица моя! тебе мои дети спать не дадут». Но Афродита клялась, что ей это ничего. Брат узнал об этом, велел Смарагде затвориться с нею и взялся сам детей няньчить и баюкать.
– Пусть только ей во всем удовольствие будет, – сказал он.
И как только вечер, он от детей не отходит, уговаривает, ласкает их и мальчика сам песнями баюкает и качает.
На-на, [18] На-на, дитятко! Белое, пребелое, Сахаром кормленное, Мускусом политое, Пригласили в город. Девушки две видят Схватились, дерутся… – Я не дам дитятко! – Я возьму себе!!Мальчик у него спрашивает: «Это я белый?»
18
На-на, На-на! – баюшки-баю!