Шабоно
Шрифт:
По ночам он часто стоял в центре деревенской поляны и целыми часами беспрерывно что-то говорил. У его ног сидели на корточках дети, которые поддерживали разведенный для него огонь. В его сиплом голосе таились сила и нежность, казалось, несовместимые с его внешностью. В его словах, разлетавшихся в ночь, всегда было ощущение чего-то насущно важного, предупреждения о чем-то, чувство волшебства. — В памяти этого старика хранятся слова знания, слова традиции, — пояснил как-то Милагрос.
Только после праздника он вскользь
— То есть это твой дед? — недоверчиво переспросила я тогда.
Милагрос, кивнув, добавил: Когда я родился, Камосиве был вождем Итикотери.
Камосиве жил один в хижине, стоящей недалеко от входа в шабоно. Он уже не охотился и не работал на огородах; но он никогда не оставался без еды и топлива. Он сопровождал женщин на огороды или в лес, когда те ходили собирать орехи, ягоды и дрова. Пока женщины работали, Камосиве стоял на часах, опершись на лук и прикрыв от солнца лицо надетым на кончик стрелы банановым листом.
Иногда он взмахивал рукой — может, птице, а может, облаку, в котором, как он полагал, жила душа Итикотери.
Иногда он посмеивался про себя. Но обычно он стоял неподвижно и молча, то задремывая, то прислушиваясь к шелесту ветра в листве.
Хотя он никогда не признавал моего присутствия среди его народа, я часто ловила на себе взгляд его единственного глаза. Временами я явственно ощущала, что он стремится оказаться поближе ко мне, потому что он всегда сопровождал ту группу женщин, в которой была и я. И в сумерках, когда я уходила посидеть одна у реки, он был тут как тут, сидя на корточках где-нибудь поблизости.
Мы остановились в том месте, где река заметно расширялась. Темные камни, кое-где видневшиеся на желтом песке, были словно нарочно разложены кем-то в симметричном порядке. Спокойная, укрытая тенью вода темным зеркалом отражала воздушные корни гигантского matapalos. Свесившись с девяностофутовой высоты, они задушили дерево в смертельных объятиях. А зародились эти гибельные корни из маленького семени, случайно занесенного птицей на ветку. Я не могла сказать, какое это было дерево; скорее всего, сейба (ceiba), поскольку исполненные трагического величия ветви были усеяны шипами.
Вооружившись ветками дерева арапури, росшего неподалеку, несколько женщин забрели на мелководье. С громкими пронзительными криками, взорвавшими тишину, они стали бить ветками по воде. Испуганная рыба бросилась удирать под гниющую листву у другого берега, где остальные женщины хватали ее голыми руками.
Откусив рыбам головы, они швыряли трепещущие тушки в плоские корзины на песке.
— Идем со мной, — сказала одна из жен вождя. Взяв за руку, она повела меня вверх по течению. — Попытаем удачи с мужской снастью.
Сопровождавших
Некоторые мужчины отдали женщинам оружие, а сами резво убежали подальше на берег, боясь, что их могут случайно поранить. К их удовольствию, ни одной женщине не удалось подстрелить рыбу.
— Попробуй, — сказал Арасуве, протягивая мне лук.
Еще в школе я занималась стрельбой из лука и не сомневалась в своем навыке. Однако взяв в руки его лук, я поняла, что ничего не получится. Я с трудом могла натянуть тетиву, а выпуская короткую стрелу, чувствовала в руке неуправляемую дрожь. Я сделала несколько попыток, но в рыбу так и не попала.
— Смело стреляешь, — заметил Камосиве, подавая мне лук поменьше, принадлежащий одному из сыновей Ирамамове.
Парнишка отдал его безропотно, но с очень мрачным видом. В его возрасте ни один мужчина не отдаст женщине свое оружие добровольно.
— Попробуй еще раз, — настаивал Камосиве. В его единственном глазу горел странный огонек.
Без тени сомнения я снова натянула лук, целясь в блестящее серебристое тело, на мгновение замершее в воде. Я почувствовала, как лук резко ослабел; стрела легко ушла в цель. Я отчетливо услышала ее жесткий удар о воду и увидела кровавый след. С восторженными криками женщины достали из воды подстреленную рыбу. Она была не больше средней форели. Я вернула оружие мальчику, глазевшему на меня с восхищенным удивлением.
Я оглянулась на старого Камосиве, но того и след простыл.
— Я сделаю тебе маленький лук, — сказал Арасуве, — и тонкие стрелы специально для рыбной ловли.
Вокруг меня столпились мужчины и женщины. — Ты в самом деле подстрелила рыбу? — спросил кто-то из мужчин. Попробуй еще раз. Я не видел.
— Подстрелила, подстрелила, — заверила его жена Арасуве, показывая добычу.
— Ахахахаха, — воскликнул мужчина.
— Где ты научилась стрелять из лука? — спросил Арасуве.
Я, как могла, постаралась объяснить, что такое школа.
Видя недоумевающие глаза Арасуве, я пожалела, что не сказала, что этому меня научил отец. Попытка что-либо объяснить более чем в нескольких фразах, бывало, оказывалась безрезультатной не только для меня, но и для моих слушателей. И далеко не всегда причина крылась в незнании нужных слов. Трудность была скорее в том, что некоторых слов в их языке просто не существовало. Чем больше я говорила, тем растеряннее становилось лицо Арасуве.