Шаг в четвертое измерение
Шрифт:
— Какая необычная профессия для молодого человека!
Может, она считала эту профессию недостойной мужчины, чисто женской? Не мог же я сказать своенравной юной леди, что решил специализироваться в области детской преступности после того как прочитал рассказ Оскара Уайльда о детях, сидевших рядом с ним в Редингтонской тюрьме. Дети, проводившие по двадцать четыре часа в сутки в одиночном заключении, непрерывно плакали, скучая по родителям. Они страдали от рвоты и дизентерии, вызванных убийственной тюремной диетой того времени. Один из заключенных был настолько маленький, что для него не нашлось тюремной одежды, и его бледное, искаженное страданием лицо долго преследовало Уайльда даже после того как он вышел на свободу. Я часто задавал себе вопрос, за какие такие «преступления» отправляли
Помня все это, я все же постарался ответить как можно более спокойно.
— Я начал заниматься этой работой давно. Обычная работа — не хуже и не лучше другой. Полиция не отвечает за детей, но ведь кто-то должен этим заниматься!
— Осмелюсь сказать, что полиция Нью-Йорка не приспособлена для работы с детьми и плохо экипирована. — Она сделала нажим на слово Нью-Йорк. Несомненно, она представляла себе мою работу по фильмам сомнительного содержания. И я не пытался ее разубедить.
— Мой отец тоже отчасти полицейский, — продолжала она.
— Полицейский?
Снова мне приходится менять все свои представления о лорде Нессе. Он на самом деле был похож на ученого, я мог поверить, что он пэр и когда-то работал «техническим консультантом» по шотландской истории в Голливуде. Но полицейский? Нет, это было уже слишком.
— Отчасти полицейским, — поправила она меня. — Во время войны он занял должность главного констебля [2] нашей страны, и лишь потому, что больше не оказалось никого, кто мог бы выполнять такую работу. Вот почему он так обеспокоен этим делом с Джонни Стоктоном.
2
Констебль (англ.) — полицейский чин в Великобритании или США.
Весь ее тон указывал, что окажись она на месте главного констебля страны, она бы вовсе не стала «беспокоиться» о судьбе Джонни.
Все, что я знал об Эрике Стоктоне, я почерпнул из его книг, которые были опубликованы как в Америке, так и в его родной Англии. Большинство современных писателей пишут, обращаясь к нутру человека: он писал, обращаясь к коре головного мозга. Он написал всего пять романов. Его сочинения не отличались яркостью и не стали популярными. Он исследовал цивилизованное человечество столь же объективно, как и антрополог, изучающий уклад жизни якутов или зулусов. Он писал о людях, о мужчинах и женщинах, словно пришелец с Марса, — увлеченно, проявляя к ним любопытство, с чувством юмора и даже жалостью, но у него никогда не было никакой симпатии к своему соплеменнику. В своей писательской технике он не делал никаких уступок всевозможным условным выдумкам, которые перекочевали из журнальных серий и телевизионных сценариев в романы. Его действующие лица были всегда индивидуальностями, не типажами; их проблемы и их достойное сочувствия решение проблем всегда соотносились с самой жизнью, не подгонялись ни под какую формулу. Поэтому читающая публика отворачивалась от него: он заставлял своих читателей ощущать дискомфорт. Те немногие умы, которые преодолели стадию развития амебы и дошли до уровня многоклеточных организмов, читали его, получая интеллектуальное удовольствие, хотя и ощущали некоторый атавистический трепет отчаяния.
Все последние годы я получал наслаждение от его книг, но мне никогда не приходила мысль уточнить, что он за человек, я никогда не рассчитывал на встречу с ним. Теперь я начал задавать себе этот вопрос. Что за человек этот писатель и каким отцом он мог быть…
За поворотом перед нами оказался бурный поток пенящейся воды, несущийся вперед
— Это — река Тор, — пояснил Несс.
Дорога шла вдоль реки, змеясь между двумя холмами, которые образовывали длинную узкую долину. То здесь, то там мы замечали в серебристой мгле зажженное окошко. Маленькие каменные домики были похожи на горящие фонарики, рассыпанные по дну долины. Над нами возвышался горный хребет, тот самый, который я увидел еще из самолета. Он казался особенно зловещим на фоне догорающего дня: массивный безжизненный гребень застывшей земли, который, казалось, мог обрушиться на нас и раздавить в любую минуту. Мы пронеслись по пустынной деревенской улице и взобрались на дорогу, похожую на шельф, пролегший с одной стороны покрытой лесом горы. Как только мы выехали из леса, верхушки деревьев тут же закрыли от взора и долину, и реку. Теперь перед нами простиралась холмистая земля, покрытая малорослыми кустами, которые казались почти черными в посеревшем дневном свете. Ничего подобного мне прежде не приходилось видеть.
— Неужели здесь сумерки никогда не кончаются? — с удивлением воскликнул я.
— Не забывайте, это — север, — откликнулся Несс. — А это время суток мы называем «преддверие ночи», когда можно увидеть все, что душе угодно, включая души умерших и живых, если только вы истинный житель горной Шотландии. Когда я был мальчиком, одна мать, уроженка этой местности, говорила сыну, отправлявшемуся на поиски счастья: «Не слишком часто вспоминай о нас, иначе я увижу твою душу в сумерках».
— Не хотите ли вы тем самым сказать, что Джонни Стоктон исчез в сумерках? — воскликнул я.
— Нет, это случилось при ярком солнце, — ответила Маргарет Торкхилл. — А вот, мистер Данбар, и ваш Ардриг.
С вершины горы я с трудом различил пару дымоходов на фоне бледного неба.
С асфальта мы свернули на сельскую травянистую дорогу и наконец остановились во дворе фермы, вокруг которой сгрудилось несколько каменных строений.
Вдруг резко растворилась дверь, и полоска яркого света пронзила темноту. Вышла какая-то женщина с двумя ребятишками, цепляющимися за ее длинную юбку.
Она была высокой худенькой черноглазой и радушно улыбалась, — нарушив все мои представления о том, какой должна быть хозяйка фермы. Я вспомнил Трилби, — эту «знатную даму, представляющую себя в роли гризетки». Может, такое впечатление складывалось из-за ее гибкой талии, которую охватывал пояс длинной юбки с длинным белым фартуком. А может, из-за ее изящной шеи и шапки густых черных волос. Они были убраны в гладкие локоны на лбу и собраны в узелок на затылке. Ни ее губы, ни ногти рук никогда не знали косметики, и все же она казалась не старомодной; а скорее женщиной, которая не подвластна течению времени. В мире бывали женщины, похожие на нее, и всегда будут.
— Добрый вечер, миссис Грэм, — поздоровался с ней Несс. — Вот доставил вашего квартиранта.
Он наклонился к детишкам, поздоровался с ними, но они до того оробели, что не могли вымолвить ни слова, — только молча улыбались.
Когда миссис Грэм предприняла отважную попытку поприветствовать Несса, представиться мне и пожурить детей, и все сделать одновременно, я вспомнил то, что давно забыл. Оказывается, что шотландский язык — это не живописный язык, созданный в литературных целях Бёрнсом, Скоттом и Стивенсоном, а живой, на котором до сих пор говорят фермеры и пастухи в этих далеких горах. Нужно, однако, признать, что даже в Далриаде я не слышал таких звуков на французский и немецкий лад, которые в изобилии уснащали речь миссис Грэм, не говоря уже о ее раскатистом «р».
— После того как устроитесь, мы хотели бы видеть вас у нас, в Инвентаре, — сказал Несс. — А сейчас я покидаю вас, оставляю в надежных руках.
Он улыбнулся миссис Грэм.
— Вы не получали никаких свежих новостей о Джонни Стоктоне? — добавил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Только что к ужину вернулся Рэбби. Он говорит, что они не нашли никаких следов.
Ее манера держаться являла собой смесь куртуазности и независимости. Шотландцы, судя по всему, более скупы в употреблении бесконечных «сэр» и «милорд» в отличие от англичан, да и вообще вся их речь обычно сводится к необходимому минимуму.