Шаг за грань
Шрифт:
– Ага, – все-таки вредно сказала Юлька, не спеша, тем не менее, на этот раз отстраняться от брата. – А наши спросят: зачем ты на них работал?!
Это вопрос, согласился Лешка мысленно. Ему стало так мерзко, что он почти увидел, как выпрямляется и говорит, что и пальцем не шевельнет для врагов. И пусть хоть рвут на куски щипцами, пусть пилят пилой или жарят на костре! Пусть… но сестры-то как? У него мороз пошел по коже. Сторки жестокие и равнодушные существа. Что, если они не его, Лешку, начнут… а их?! Нет!!! Нельзя допускать… что угодно, но это – нельзя.
– Они… Чужие поступают неправильно,
– А ты работай плохо. Очень плохо, просто очень! – предложила Юлька воинственно. – Но незаметно, чтобы тебе не досталось… – Она вдруг взялась руками за руку Лешки и тревожно посмотрела ему в глаза: – Ой… нет. Если они заметят, они тебя будут бить. Ты лучше так работай… средне. Чтобы и сделать немного, и чтобы тебя не тронули…
Лешка заставил себя улыбнуться, дунул взизгнувшей Юльке в ухо.
– Я все равно боюсь одна оставаться, – выдохнула Лидка.
– Ты будешь не одна, – пояснил Лешка. – И Юлька с тобой, и там, я же сказал, будут еще девочки, наши, земные, старшие. Они и позаботятся, и защитят, и… и нашлепают, если что! – он грозно свел брови.
В этот момент охранник резко выпрямился и отчетливо щелкнул каблуками. Лешка, не отпуская сестер, повернул голову.
К ним подходил сторкадский офицер. Молодой, и вообще не тот, который встречал пленных два дня назад. Остановившись рядом с часовым, он жестом прервал его в начале доклада, едва тот рот раскрыл, и сказал:
– Я фантор Логэ Нэйк кен ло Нэйк, новый начальник лагеря, и это извиняет тебя, человек. Но все-таки встань и представься.
Девочки – даже Юлька – тесней прижались к брату. Лешка спокойно сказал, не поднимаясь:
– Алексей Лазарев сын Андреев, Русской Империи дворянин. Вы же видите, я говорю с сестрами. Им тут не нравится.
– Мне тоже, – вдруг ответил сторк. – И тем не менее, следует встать и представиться по форме.
– Может быть, позже? – Лешку словно кто-то тянул за язык. Хотя он встал (а девочки спрятались за него), но только затем, чтобы его глаза оказались ближе к глазам фантора – молодой, а уже полковник… На зверя не похож. Лешка подумал, что надо все-таки представиться, но вместо этого добавил: – Когда я размещусь в вашей гостинице сам и размещу сестер.
Нэйк улыбнулся – коротко, отрывисто. И кивнул:
– Хорошо. Твоих сестер отведут и передадут старшей по блоку… – Он указал рукой конвоиру, и Лешка, улыбнувшись девочкам, сам подтолкнул их к сторку и погрозил пальцем, чтобы не пищали и не дурили. – А для тебя приготовлен особый номер. Прошу, – и сделал еще один жест – на середину плаца…
…Яма – узкая, темная – была глубиной метра три, и в нее скинули веревочную лестницу. Мальчишка стоял почти на самом краю и мысленно чертыхался – хорошее начало… Его настораживали и откровенно сочувственные взгляды пока что незнакомых ребят и девчонок, которых задержали на плацу.
– Лучше будет, если ты разденешься сам и сам же туда спустишься, – пояснил Нэйк. – Это и есть особый номер для наиболее высоко себя ставящих гостей. Индивидуальный. Итак?
Лешка презрительно, широко улыбнулся, хотя сердце екнуло. Глядя поверх
– Ну, я пойду.
– Иди, иди, – кивнул сторк. С чисто человеческой иронией, которая Лешке не понравилась.
Мальчишка отвернулся и соскользнул вниз, проигнорировав веревочную лестницу, которая тут же дернулась наверх. Лешка услышал команду расходиться…
– Отдыхай, – сказал сверху Нэйк.
Его голова на миг появилась на фоне яркого неба – и исчезла. Щелкнула решетка…
…Вся изуверская подлость наказания стала ясна Лешке буквально сразу. Яма представляла собой бетонный конус. Но – не совсем конус. Стенки его тут и там выпирали уступами – полукруглыми, острыми, плоскими – разными. А на дне он превращался в площадку сантиметров десять в диаметре. В такой яме невозможно было стоять нормально – разве что на одной ноге и на цыпочках. Хорошо еще, бетон не был холодным…
Несколько минут мальчишка, постепенно наполняясь тоскливым ужасом от мысли, что ему предстоит, пытался устроиться в карцере хоть как-то. Вплоть до того, что садился, сложив ноги «восьмеркой». Но, какие бы позы он ни принимал, как бы ни гнул свое тренированное тело – все равно в любой позе его тут же настигало неудобство, быстро перераставшее в боль: сначала просто тупую и надоедливую, но уже через пару минут становившуюся жгучей, словно на этом проклятом пятачке бетона под ногами горело пламя.
Мальчишка заставил себя максимально отстраниться от боли и принял единственную позу, которая – хотя бы временно – не причиняла ее: встал «по-балетному» на левую ногу, упершись правой ступней в левое колено, правым коленом в скат карцера…
…– Если вы надеетесь его так подчинить – это бессмысленно, – заметил Нэйку начальник охраны кен ло Хант.
Фантор, равнодушным взглядом изучавший плац, покачал головой:
– Я это отлично понимаю. Видел по глазам. Нет, о подчинении речи не идет. Думаю, что он скорее умрет в этой яме, чем будет подчиняться в привычном смысле слова… Но! – Нэйк качнул пальцем; кен ло Хант невольно за ним проследил. – Он умен, и это тоже видно по глазам. Думаю также, что он вылезет из ямы осознавшим: сейчас сила не на его стороне – и больше не будет доставлять неприятностей. Именно потому, что умен. Правда… я не хотел бы оказаться перед ним, если вдруг представится возможность отомстить.
– А если он все-таки заорет? – вдруг усмехнулся кен ло Хант.
Нэйк ответил такой же улыбкой:
– Тогда я оставлю его в яме…
…К тому времени, когда на плац обрушился новый здешний стремительный рассвет, Лешка уже ничего не видел от боли. Болело все тело. Болела каждая косточка, каждая мышца, каждое сухожилие, болели кожа, волосы, глаза. Тренинг почти не помогал – его хватало лишь на то, чтобы не начать орать – громко, плаксиво, с визгом, как не орал ни разу в жизни. Еще хотелось пить, но это было ерундой, почти неощутимой.