Шагающая смерть
Шрифт:
Он изо всех сил пытался это осмыслить, постичь, борясь с головокружительным вихрем информации, захлестнувшим его и грозящим вывернуть наизнанку его собственный мир. Это было все равно что родиться заново, нет, скорее, это была растерянность, как, если бы ты узнал, что все, чему тебя учили в жизни, оказалось ложным, ложным, ложным, и всему надо было учиться заново.
Вселенная – это Камень, бесконечный Камень, длящийся вечность и окруженный теплом. Где-то в глубине Камня и далеко от тепла, существует He-Камень, Пустота, невероятный пузырь пустоты, пронизанный странными феноменами, теплом, меняющим температуру в соответствии
Единый был бы рад оставаться рядом с окружающим его теплом, но есть потребность искать Пустоту и тепло, что лежит за Пустотой, и населять его продолжением Единого.
Но из Пустоты приходят субстанции Не-Самого, не подчиняющиеся никаким законам, которые разрушают Единого и стремятся к его уничтожению, но они становятся частью Единого, направленной на добро…
Дэв попытался прояснить свои мысли, запутавшись в потоке данных, поступающих извне и захлестнувших его разум. Но это было еще не все, в мозгу звучали отзвуки эха.
Я всегда хотел стать звездолетчиком, страстно и до боли в сердце мечтал об этом. Помню то лето, когда мы с мамой пошли провожать отца на небесный лифт, когда он уезжал в Имперский Дворец ц на новое место службы. Основанием небесного лифта служит мыс на северном побережье Пулау Лингга, представляющего собой райский остров на экваторе длиной в сорок километров, в ста километрах к югу от Сингапура. Добраться туда можно на магнитных подземных поездах, несущихся под водами пролива. Иногда небесный лифт бывает виден и из Сингапура – такая тоненькая, как ниточка, царапинка на фоне неба, которая после восхода солнца отливает серебряным блеском, что делает ее похожей на сверкающую шелковистую нить паутины.
Откуда он хорошо виден, так это с галереи для гостей, расположенной недалеко от того места, где поезда на магнитной подушке высаживают пассажиров, но в тот день она была закрыта, и мне ничего другого не оставалось, как прилипнуть к забору из проволочной сетки, преграждающему доступ на служебную территорию, и, задравши голову, смотреть вверх на серебряную башню, устремляющуюся к зениту. Тогда я понял, что эта башня является первой ступенькой на дороге к звездам, и что этой дорогой мне хотелось бы пойти, углубиться в сердце Галактики, полететь дальше, к звездам, купаясь в синем сиянии Божественного Океана. Боже, и когда только я снова увижу папу, и почему так нестерпимо больно…
Дэв понимал, что бессвязно перескакивает с одной мысли на другую, но ничего не мог с собой поделать. Казалось, боль и страх, сдерживаемые годами, прорвались наружу, сметая все на своем пути, как это делает вода, пробившая дамбу. Водоворот чувств и воспоминаний снова подхватил его.
Его боль, когда отец уезжал, предательство. Ни с чем не сравнимая мука, которую он испытал, узнав, что отец мертв и между ними не будет примирения. Его отчаяние, когда был утрачен шанс стать звездолетчиком, его унижение, когда он попал в простые рядовые… и теплое легкое братство юджо, солдатских уз, новая семья, признание, самосовершенствование, победа…
«Бог мой, – подумал он, потрясенный глубиной переживаний, на которую, как ему казалось, был не способен, – что ксены подумают обо всем этом?»
Он услышал ответ, хотя тот был сформулирован не словами.
Что такое забор из проволочной сетки?
Что такое остров?
Что такое солнечный свет?
Что такое планеты?
Что такое звезды?
Что такое Бог?
И еще много других. Он чувствовал, что Разум, задававший все эти вопросы, был очень велик и очень-очень стар. Мысли, которые казались Дэву не поддающейся контролю мешаниной, он прочитывал со скоростью сверхкомпьютера, сопоставляя слова с. образами, идеи с пониманием. Он был скор, но отяжелен собственными представлениями. Дэв сталкивался с такими сдвигами и завихрениями, но ничего не понял в них.
Тем временем воспоминания продолжали всплывать на поверхность. Дэв только что испытал прямую загрузку данных в оперативную память. Это были новые сведения, поступление которых он ощутил, когда Катя передала ему записку, только в этих файлах содержались миллионы и миллионы бит информации.
Теперь ему оставалось только вспоминать.
Он вспомнил, как когда-то был Ребенком Ночи, еще не сформировавшимся и наполовину, который знал только тепло и тьму, а также ощущал присутствие брата. Еще он помнил, что до этого на крошечной сфере пересекал Внутреннюю Пустоту, улетая с Камня. Это было в невероятно удаленном прошлом. Он помнил…
Дэв знал, что ксенофобы…
Нет, не ксенофобы. Это неправильное понимание их сути, вытекающее из человеческого страха и незнания. Они не боялись незнакомцев, они просто не знали их, не признавали как частицу Вселенной, не связанную с Самим.
Они, он… был Единым, кроме которого во Вселенной больше Никого не было.
В двадцати метрах за его спиной послышался шум обвалившихся камней. Дэв слегка повернулся и увидел, что на едва различимую в свете собственных фонарей и окутанную поднявшейся пылью сгорбленную фигуру «Моргана Холд», похожую на застывшего рака, сыплется мусор. Через несколько секунд в пылевом облаке появились четыре фигуры и спрыгнули на землю возле «Призрака», двое мужчин и две женщины в черных с красным бронескафандрах. Одним ловким движением они одновременно отстегнули ремни сбруи и выхватили оружие.
– Лейтенант Камерон! – Ему навстречу рванулась сержант Уилкинс, похожая на разъяренную валькирию. Руки ее оттягивал страшного вида ручной пулемет фирмы «Штейр-Хитачи». – О, мой Бог, что это с вами случилось?
Стоявший за ней капрал Байер поднял руку с фонарем, а двое других вскинули поблескивающие в искусственном свете лазерные ружья «Тошиба», не менее устрашающего вида, чем пулемет Уилкинс, но нерешительно застыли, не зная, куда направить огонь.
Дэв замигал от яркого света, и только тут до него дошло, что он все еще стоит у стены пещеры, а Единый спустился вниз и обволок его тело своей массой, почти укрыв его наполовину. Остальные субстанции Единого тоже стремились к нему, чтобы посредством комеля вступить в контакт. Внезапно он понял, что выглядел, должно быть, как часть этой живой стены. Но боли не было, и не было сожаления.