Шаги Командора или 141-й Дон Жуан
Шрифт:
Отец, дядья и еще кое-кто из соседей обступили меня. Цирюльник, правя бритву у меня перед глазами, решил отвлечь мое внимание:
– Глянь наверх, есть ли там птичка или нет.
Я ответил, что знаю и так, что никакой птички там нет. Птицы бывают на дереве.
Окружающие рассмеялись.
– Какие отметки у тебя по математике? – спросил «оператор».
– Пятерки.
– Тогда считай до тридцати. Если сосчитаешь, – значит, не врешь.
Я волей-неволей стал считать. Когда дошел до двадцати семи, меня пронзила такая острая боль между
Мои тети вознаградили брадобрея за успешную операцию отрезами разноцветных тканей и рубашками. Чтобы как-то утишить мою боль или отвлечь от нее, отец и дядя меня тоже не оставили без вознаграждения, состоявшего из трех зелененьких ассигнаций. Но эти деньги так и не достались мне, – пока я отлеживался в постели, мать моя купила на них два казана.
Я вспомнил веранду и железную койку, на которой лежал после болезненной вивисекции, и соотносил переживания моего средневекового героя со своими. Проводил параллели между детством Орудж-бея и моим детством и приходил к догадке, что и его мать – как и моя, сидела в смежной комнате во время совершения «суннет» и, проливая слезы, переживала за сына и молила Всевышнего облегчить страдания чада…
Профессор почувствовал, что мысли мои витают далеко и, продолжая разговор, легонько коснулся рукой моего плеча.
– Султанали-бей хотел дать сыну образование, потому определил Ахунда Миртаги в наставники. Ахунд дважды в неделю посещал дом бея и зачитывал ему суры из Корана, переплетенного джейраньей кожей, комментировал их, иногда уделял время и растолковыванию суфийской философии. Орудж-бей был сообразительный, пытливым отроком, выражал ко всему свое отношение. Однажды во время очередных занятий между ахундом и его питомцем произошел такой разговор. Ахунд, раскрыв Коран, начал с наставления:
– Человек должен возлюбить не себя, а Аллаха… Вытравить из сердца злобу и ненависть… Подавлять в себе алчность… В каждом человеке таится добро и зло, и зло надлежит задушить в себе…
Орудж-бей сидел напротив, сложив под себя ноги накрест, и уставив распахнутые светло-серые глаза в учителя. Каштановые волосы и цвет глаз он унаследовал от матери, а высокой ладной статью пошел в отца.
В ответ на тезис ахунда о добре и зле он не преминул спросить:
– А как у моей матери? У нее в душе тоже гнездится зло?
– Разумеется, – отозвался ахунд.
– Нет, – возразил отрок. – У моей матери в душе только добро… Только светлое. И она все время ходит в белом.
Служитель культа стоял на своем:
– У каждого смертного в душе таится шейтан.
– Моя мать подобна ангелу… А ангелы все добрые.
– Если хочешь знать, шайтан тоже из ангелов… Просто прогневил Господа, возроптал, и потому был изгнан с небес…
Питомец промолчал, думая про себя: «Моя мать… святая… как великомученица… Она всегда одна и печальна…»
–
Орудж-бей не мог понять такой порядок вещей. Господь карает за грех и благоволит к праведным. Но в чем провинилась его мать? Почему Господь так сурово обошелся с ней, разлучил с родной матерью?..
Профессор, прервав рассказ, устроился поудобнее, несколько раз вытянул и пошевелил окаменевшую ногу.
И мне посоветовал облокотиться на другую руку, чтобы не отекла.
– Султанали-бей собирался сделать своего сына полновластным наследником. Но для этого надлежало заключить с Зейнаб полноценный брак – «кябин». И заранее заручиться согласием шаха.
Он решил явиться к монарху. После Тахмасиба Первого на трон взошел шах Исмаил Второй. Но правление его было недолгим, и он внезапно скончался при таинственных обстоятельствах. Говорят, к этой скорой кончине причастна сестра шаха Перихан-ханум. Престол занял подслеповатый и слабовольный Мохаммед Худабенде.
Итак, в 1579 году Султанали-бей собрался с двенадцатилетним сыном явиться в казвинский дворец «Чехель-сутун» и представить его шаху Мохаммеду, который уже год как принял бразды правления и недавно вернулся с похода против османцев и крымских татар, напавших на южнокавказские вотчины – Ширван и Карабах. Султанали-бей в отряде принца Мирзы Хамзы участвовал в баталиях, выказав особую доблесть. В ходе боев они пленили младшего брата крымского хана – Адиль-Гирея. Но на этом разборки с оттоманцами не закончились, и Мохаммед Худабенде готовился к новой кампании. Султанали-бей намеревался взять с собой и юного сына, дабы он получил боевое крещение. Причем его сын в ратной выучке ничем не уступал тринадцатилетнему принцу Мирзе Хамзе.
Шах дал согласие принять верного воина с сыном.
Накануне Султанали-бей вызвал сына к себе. Тот явился в обычной повседневной одежде.
– Отныне ты будешь носить на голове тюрбан кызылбаша и соответствующую одежду.
Отец велел слуге принести новое облачение, Орудж переоделся, и они направились во дворец.
Орудж шел по правую руку отца, чуть позади. И вот «Чехель-сутун». У ворот дворца стояли стражники. При виде бея они с поклоном расступились.
Визитеры у порога разулись и надели легкие шлепанцы.
Шах восседал на троне, обшитом красным бархатом с шелковыми кружевными оторочками.
При нем находился только придворный писарь. Монарх был небольшого роста, слаб глазами и щурился.
Султанали-бей, положа руку на сердце, трижды отвесил поклон, подступив к шаху, поцеловал августейшую длань, затем подол шахской мантии. Орудж-бей последовал примеру отца.
Султанали-бей изъявил благодарность:
– Да продлит Аллах жизнь нашего святого вседержителя и да хранит его трон, и да сподобит милостью за то, что изволил оказать нам честь и принять нас…