Шаги по стеклу

Бэнкс Иэн М.

Со стороны Аппер-стрит ему помахал какой-то бомж, развалившийся на скамье. Граут направился к нему. Этот был еще дряхлее и грязнее, чем шотландец, кемаривший на газоне в окружении своих мешков. Куда же подевались опрятные люди? — подумал Граут.

— Дружка ишшете, мыстер?

Час от часу не легче! Ирландец! Какого рожна им всем тут надо? Куда же подевались англичане?

— Да, я разыскиваю своего друга, — с холодным достоинством ответил Стивен.

Ирландец кивком указал на вершину треугольника, ограниченного газонами, в сторону автобусной остановки на Аппер-стрит.

— Вон туда потопал. И пожитки прихватил, — сообщил ирландец.

Граут был озадачен.

— Зачем? Когда? — Он снова

почесал в затылке. Ирландец только покачал головой:

— Мне-то откуда знать, мыстер. Только вы отошли — вскочил да и с глаз долой; я-то себе думал, может, повздорили, всяко бывает.

— А моя каска... — спохватился Граут, все еще не в состоянии постичь мотивы действий мистера Шарпа.

— Синяя-то? — уточнил ирландец. — Да он ее в пакет засунул.

— Мне... — запнулся Граут и медленно побрел в том направлении, которое указал ирландец.

Он вышел из сквера, подождал, пока схлынет поток транспорта, потом пересек Аппер-стрит и зашагал по проезжей части, не поднимаясь на тротуар, потому что боялся, как бы сверху что-нибудь не свалилось ему на голову именно в тот момент, когда он оказался без каски. Изнутри его стало разъедать отвратительное, тошнотворное, болезненное чувство; точно так же он чувствовал себя когда-то в детском доме, когда всех ребят, с которыми он подружился, отдали на усыновление или перевели в другие места, — всех, кроме него; точно то же самое он испытал и в Борнмуте, когда потерялся во время прогулки. Не может быть, чтобы со мной произошла такая неприятность, да еще в день рождения, думал он. Только бы не в день рождения.

Он шел все по той же стороне улицы, огибал уткнувшиеся капотом в тротуар автомобили и приближался к автобусной остановке, не теряя надежды отыскать мистера Шарпа. Почему-то он решил, что тот непременно наденет синюю каску, и поймал себя на том, что ищет глазами именно каску, а не мистера Шарпа, которого — он только сейчас это осознал — не сумел бы даже описать в полицейском участке. На ходу он не мог отделаться все от того же мерзкого чувства, которое росло у него внутри, словно живая тварь, ворочалось и кусалось. Его неотступно окружали толпы людей: они кишели на тротуаре, у автобусных остановок, на пандусах; черные, белые и желтые, мужчины и женщины, которые везли сумки на колесиках или несли ящики с инструментами; молодые мамаши толкали перед собой коляски или тащили младенцев на руках. Дети постарше носились вокруг родителей, визжали и орали. Прохожие жевали гамбургеры, доставая их из пластиковых коробок, или хрустели чипсами, шурша фольгой; кто шел с бумажными мешками, кто со свертками; старые и молодые, толстые и тонкие, рослые и приземистые, невзрачные и разодетые; у него закружилась голова, словно алкоголь и душный воздух начали расплавлять его организм, словно боль изнутри выкручивала его, как мокрое полотенце, сжимала и стискивала. Он шел, спотыкаясь, толкая прохожих, и только высматривал синюю каску. У него возникло ощущение, что он вот-вот расплавится совсем, перестанет быть собой, растворится в осаде чужих лиц. Он прижался к тротуару, убедился, что поблизости нет автобуса, и шагнул на разметку автобусной полосы, чтобы повернуть назад, туда, откуда пришел, скрыться от толпы; спотыкаясь и покачиваясь, он возвращался к скверу. Время от времени он оглядывался через плечо, но сзади так и не было ни одного автобуса, который мог бы въехать на свою полосу и запросто его задавить; в его сторону неслись только машины, которые, ревя двигателями, срывались с перекрестка, когда зажигался зеленый свет. До Граута донесся кашель и хрип мотоцикла. Он не остановился, он шел обратно в сквер в надежде, что мистер Шарп уже туда вернулся. Где-то здесь повсюду раньше были выбоины, которые он заделывал своими руками.

Его оглушал рев моторов. Грауту все было нипочем.

И хрипящий мотоцикл, и ревущий дизель. На какой-то миг он от головокружения совсем потерял ориентировку, впал в смятение и безошибочно понял, что бывал здесь и раньше, все это уже видел. Подняв глаза к небу, он споткнулся, однако голова прояснилась, и он не угодил под колеса транспорта, хотя был к этому близок. Вдруг раздался страшный грохот, как будто машина врезалась в какую-то преграду, но, скорее всего это был просто грохот пустого грузовика или самосвала, который, не сбросив газ, наехал на бугор ограничения скорости или попал колесом в выбоину. Граут медленно обернулся с каким-то странным ощущением, чтобы посмотреть, не была ли это часом одна из тех выбоин, что заделывал Дэн Эштон со своими подручными. Он готов был заложиться, что так оно и есть.

На тротуаре завизжала какая-то женщина.

Он снова поднял глаза к голубому-голубому небу и увидел, как из этой голубизны выплывает какой-то округлый предмет, несущий на себе яркие отблески небосвода.

Крутящийся цилиндр.

Мимо пронесся мотоцикл, за ним грузовик. Граут замер как вкопанный, думая только об одном: моя каска... моя каска...

Слетевшая с грузовика алюминиевая бочка с пивом опустилась прямо ему на голову.

КИТАЙСКАЯ КРЕСТОСЛОВИЦА

Укутавшись в шкуры, они заняли маленький свободный пятачок на одном из верхних ярусов Замка Наследия.

С одной стороны к сверкающему светло-серому небу тянулись обветшалые башни с подгнившими перекрытиями комнат и залов; почти все помещения были пусты и заброшены, их давно облюбовали птицы. Если не считать расчищенного пятачка, вокруг были сплошные руины — крупные обломки кровельных плит. Из трещин и сланцевого крошева тут и там пробивались чахлые деревца и кустики, больше похожие на сорняки-переростки. Кое-где валялись обломки арок и колонн. И пока шла игра в китайскую крестословицу, начался снегопад.

Квисс изумленно вскинул голову. Ему не припоминалось, чтобы здесь шел снег... разве что очень давно. Он сдул с доски несколько маленьких сухих снежинок. Аджайи этого не заметила: она изучала две последние фишки, которые едва помещались у нее на узкой щепке. Игра была почти закончена.

Поблизости на выщербленной, облезлой колонне восседала красная ворона, которая дымила окурком толстой зеленой сигары. Она пристрастилась к табаку примерно в то же время, когда они начали играть в китайскую крестословицу.

— Сдается мне, это надолго, — сказала она в первый день. — Надо чем-нибудь себя занять. Может, хотя бы рак легких подхвачу.

Квисс как-то полюбопытствовал, откуда у нее такие хорошие сигары. Не нужно было связываться, сказал он себе, услышав ее ответ: «Да пошел ты в задницу».

— Прежняя игра мне больше нравилась, — объявила вдруг сверху красная ворона между затяжками.

Квисс даже не удостоил ее взглядом. Красная ворона вытащила из клюва окурок, балансируя на одной ноге. Она задумчиво рассматривала тлеющий кончик сигары. Тут прямо на огонек опустилась снежинка, которая сразу с шипением растаяла. Красная ворона задрала голову и укоризненно посмотрела на небо, а потом опять сунула сигару в клюв (поэтому слова выходили странно искаженными):

— Да, бесконечное го была игра что надо. И доска шикарная, во все стороны. Вы-то оба гляделись козявками, доложу я вам. Как влезете на середину бесконечной доски — сверху смотрелись будто по пояс обрубленные... Кучки дерьма собачьего, ни дать, ни взять. А домино было — дурь одна. Да и это вот — скука смертная. Сдавайтесь, что ли. Ну не найти вам ответа. Сиганите за перила — и дело с концом. В одну секунду. Нелегкая вас раздери, старье поганое — вам до земли-то живьем не долететь, в воздухе окочуритесь.