Шах помидорному королю
Шрифт:
— В записке не сказано, что убьют, — увещевал Фомин.
— Дом спалят… Где я приткнусь на склоне лет?
Трусость знахаря внушала отвращение. Но Фомин продолжал задушевное собеседование.
— Идите домой и не беспокойтесь. Валерьяновый корень у вас есть? Очень помогает для успокоения.
— Валерьяновый корень у нас не произрастает, — уныло ответствовал знахарь. — А травам из аптеки я, извините, не доверяю. И вам не советую. Мои запасы к вашим услугам. При стрессах я бы рекомендовал пустырник и душицу. — Фомин сделал вид, будто слушает с огромнейшим вниманием, и знахарь воодушевился. — Людям вашей профессии необходимо
Фомин не собирался лечиться травами. Он вообще никогда не болел. Но плавная речь знахаря его заинтересовала. Фомин использовал представившуюся возможность, чтобы понять, какими приемами Лукич околпачивает доверчивых клиентов.
Участковый инспектор из Крутышки докладывал на летучке в городском управлении, что неоднократно пытался пресечь деятельность знахаря, показывая ему в Уголовном кодексе 221-ю статью — незаконное врачевание. Но Смирнов предъявил в качестве возражения собранные в папку газетные статьи в защиту народной медицины. Затем он сказал, что если на рынках разрешают торговать грибами и клюквой, то, стало быть, дозволены к продаже и другие дары природы, собранные своими руками. И в заключение знахарь воздел руки к небу: «Люди ко мне едут за исцелением. Благое ли дело отправить их восвояси с разрушенными надеждами!»
Получив такой квалифицированный отпор, участковый тоже занялся собиранием газетных статей — но не тех, что защищали лекарей, травников, а других, где разоблачались невежественные врачеватели. Увы, все статьи с разоблачениями неумолимо свидетельствовали, что знахарей-травников развелось много, а привлечь их к уголовной ответственности удается с великим трудом.
«Хитер старик, — размышлял Фомин под степенную речь знахаря о сроках сбора целебных трав, о том, что коренья и болотное зелье лучше всего брать на Симона Зилота, двадцать третьего мая, а мяту и серебориный цвет в Иванову ночь, седьмого июля. — Да, хитер… С участковым у него отношения испорчены, вот и пришлось подлавливать меня… Но почему такой прожженный жулик принял всерьез записку, написанную детским почерком да еще с дурацким черепом в углу?…»
Задавать этот вопрос напрямик Фомин не собирался.
— Почему в записке назван дом двадцать пять? — спросил он знахаря. — Вам известно, кто там живет?
На морщинистом лбу высыпали капли пота, знахарь смахнул их скомканным платком.
— В том-то и дело… Никто не живет… Пустой дом… То ли ломать собираются, то ли ремонтировать. Дом не частный, принадлежит автобазе. Жильцы полгода как съехали. Ночью мимо идешь — мурашки от страха. Вроде бы кто смотрит из окон. А сегодня я шел и думаю — дай погляжу, где там место для денег. В самом деле, висит на дверях почтовый ящик. Вместо замочка проволочкой снизу закручен. И до того мне жутко стало! Спиной чую — следят…
Фомин поглядел на трясущиеся губы знахаря. Деньги у него, конечно, есть. И вся улица знает, сколько народу к нему ходит и почем он берет. Автора записки надо искать где-то по соседству.
— Ладно… — Фомин сложил записку и спрятал в карман. — Будем заниматься вашим делом без промедления.
Он уже решил, что нет смысла докладывать начальству о дурацкой записке. Пока хватит и дружинников. Вообще-то этим делом должна бы заняться Нина Вороханова, инспектор по делам несовершеннолетних. Но зачем портить ей субботний
— Значит, план операции таков, — принялся объяснять знахарю Фомин. — В субботу вечером, часиков в девять, вы выходите из дома и кладете конверт в указанное вам место. Не забудьте сунуть в конверт пачку бумаги, нарезанной в формате денежных купюр. И не бойтесь — мои люди будут сидеть в засаде. Но для виду оглядывайтесь с опаской. А затем возвращайтесь домой и на улицу больше не выходите, даже если услышите шум. И можете не сомневаться, что тот, кто придет за конвертом… — Фомин сделал выразительный жест, а затем в лучших традициях детектива отвернул рукав, поглядел на часы и отчеканил: — Сейчас я уйду двором первый. Ваш уход — через пять минут.
Одной минуты хватило Фомину, чтобы ликвидировать под краном во дворе шедевр, сотворенный руками прекрасной Люси.
IV
Начальник Путятинского ГУВД Петр Петрович Налетов с утра наработался в саду и присел отдохнуть на скамье возле куртины георгинов. Заветное его местечко. Домочадцы в поисках Петра Петровича прежде всего кидались сюда.
Вчера Петр Петрович вынул из почтового ящика открытку, машинально отметив, что штемпеля нет, открытка доставлена не почтой, а кем-то из актива общества садоводов и цветоводов. На воскресенье назначена городская выставка цветов. Тов. Налетова П. П. приглашают принять участие. «Надеемся увидеть Ваши прекрасные георгины».
Они все еще надеются…
Петр Петрович знал, что его георгины и в самом деле прекрасны. Лучшие в городе. Да что там Путятин! Георгины Петра Петровича и на всесоюзной выставке взяли бы первый приз!
Но опять — как и в прошлом году, и в позапрошлом, и во все прежние годы — Петр Петрович оказался в полной растерянности. Разумеется, он — как и любой цветовод — рад бы увидеть торжество своих любимцев. Но… Служба обязывает! Не очень-то удобно начальнику городской милиции выставлять на обозрение публики свою фамилию в сочетании с цветами, пусть даже такими серьезными и строгими, как георгины. У фамилии начальника милиции должен быть только служебный смысл.
Еще одна причина ежегодных отказов Петра Петровича от участия в выставках составляла тайну, тщательно оберегаемую даже от домочадцев. Цветы на выставку надо принести срезанными. Только так. И значит, придется ради собственного тщеславия занести нож и срубить голову вот этому розовому — «Диадеме»! И снежно-белому — «Зимней сказке». И самому своему любимому — «Пламенному». Нет, никогда!..
Петр Петрович восхищался цветами, но букеты… Букеты он ненавидел. Наследственная черта. Славу налетовских георгинов начал создавать его отец, тоже служивший в милиции, но на должности совсем не боевой, начальником паспортного стола. Отец любил повторять: розами можно любоваться в вазе, георгинами — только в саду.
Вся путятинская милиция к увлечению Петра Петровича относилась одобрительно. Начальству положено иметь какую-нибудь слабость. Это облегчает жизнь коллектива.
«Но все-таки… Может, решиться наконец и выставить моих красавцев? — спросил себя Налетов и сразу же дал категорический ответ: — Нет! Пускай живут!..»
Ему казалось, что «Пламенные» сегодня особенно хороши. А Киселев еще смеет утверждать, будто этот цвет подходит только астрам. Нашел с чем сравнивать! Куда там щуплым астрам до высоких и статных георгинов!