Шахматный парничок

Де-Спиллер Дмитрий Александрович

Проснулся Владимир Досифеевич оттого, что Шарик, жалобно повизгивая, толкал его мордой и лапами. Собака, должно быть, сочла (и вполне справедливо сочла), что это нестерпимый непорядок — ночевать под чужой крышей. Она приглашала хозяина вернуться домой. Владимир Досифеевич стал отмахиваться от Шарика, замычал на него, но этим разбудил себя окончательно и почувствовал жажду, как всегда бывает после перепития.

Он встал с дивана слегка озадаченный, недоумевая, как здесь очутился. Шатаясь на неверных ногах, он поплелся на веранду. Там горела керосиновая лампа. Вельтищев одним духом осушил кружку воды и выпил затем вторую. Какое-то шуршание донеслось из угла, где стоял парничок.

Вельтищев обернулся. Что-то металось под стеклянными рамами. Он сообразил, что то была крыса, проскользнувшая как-то под рамы. Она безуспешно пыталась выбраться. Вельтищев подошел к парнику и выпустил крысу.

Его поразил вид грунта под стеклом. Грунт был весь в темных и светлых клетках. И в некоторых клетках росли продолговатые грибы, похожие на шахматные фигуры. Одни из этих своеобразных шахмат были темнее других. Их легко было разделить на две стороны — белых и черных.

Желая рассмотреть преобразившийся грунт, Вельтищев снял рамы и перевесил лампу поближе. Оказалось, что там, где глаз видел светлые клетки, было густо усеяно крохотными белесыми грибочками.

Осмотрев шахматы, чудесно выросшие на парнике, Вельтищев вдруг вздрогнул, узнав позицию, в которой прервалась его партия с Тальяферо. Ему подумалось, что сейчас раскроется загадка предсказанного мата в шесть ходов. Он собрал грибы-фигуры в корзину и стал ждать, не вырастет ли на оголенном парнике следующая позиция, соответствующая началу матовой атаки. Но он что-то вспоминал, живописал в уме какие-то картины и наконец занесся воображением в такую даль, что неведомо как очутился на диване под качающимся маятником. Движения маятника наводили дремоту, и вскоре Вельтищев погрузился в сон.

Разбудил его снова тот же Шарик, но теперь уж другим способом. Он не толкал больше хозяина, а лишь скорбно и заунывно выл, вкладывая в модуляции голоса всю муку своего сиротства. Владимир Досифеевич спустил ноги и с неудовольствием вспомнил примету: "ночной собачий вой — к покойнику". Он через плечо посмотрел на часы. Было за полночь.

У дивана стояла корзинка с грибами в виде шахматных фигур. Должно быть, Вельтищев машинально принес ее в комнату. Взглянув на нее, он тут же вспомнил все приключение и поспешил на веранду.

Там, на парнике, изображалась теперь другая позиция. Грибы, которые создавали ее, были водянистее прежних. Связь между новой и старой позициями, несомненно, существовала. Вначале, однако, Вельтищев никак не мог ее ухватить. Вдруг он догадался, как развивалась партия. Он угадал ход белых в той старой позиции и подивился его безобидности. Сообразил он и то, как ответили черные. Их ответ был вынужденным. Впрочем, он только усиливал их положение.

Белые сделали затем второй ход, пожалуй, еще более странный, и черные ответили единственно возможным способом, грозя белым матом. Белые защитились, и тут возникла та самая позиция, которую Вельтищев видел перед собой. Все это Владимир Досифеевич отлично понял. Однако он совершенно не представлял, как теперь белые рассчитывают давать мат, для чего им, если верить Тальяферо, оставалось лишь три хода.

Минуты две Вельтищев раздумывал над этой проблемой. Затем он собрал с клеток в угол сочные шахматы и отправился досыпать…

Проснулся он от холода. Серое предутреннее небо глядело в окно. Шарик скорбно дремал в плетеном кресле. Вельтищев потянулся, встал и вышел во двор. Под водосточной трубой стояла кадка с водой. Он плеснул на лицо воды. Встряхнулся. Крупная птица бесшумно скользнула над оврагом, заслоняя лупу. Вельтищев вернулся в дом, пошел на веранду, где горела по-прежнему лампа, и стал у парника.

На парнике росла новая позиция, но грибы, представлявшие шахматы, были

теперь такими кривыми, что затруднительно было установить их шахматные ранги. Наконец Вельтищев справился с этим и увидел, что черным грозит мат после любого их хода. Он подумал немного и с замиранием сердца угадал те два хода-сюрприза, посредством которых белые построили это победную позицию.

Тальяферо оказался прав. Его партия с Вельтищевым была прервана в положении, когда при правильной игре он давал мат и шесть ходов. И восхищенный Вельтищев понял это теперь совершенно ясно.

Но он был не только шахматным партнером Тальяферо. Он также был литературным партнером Чебыкина, и, памятуя, что досугу час, а работе время, он еще раз осмотрел все углы, ища потерянную рукопись. Но этой рукописи нигде не оказалось. В шесть утра он вернулся домой вместе с Шариком, всем своим видом изображавшим оскорбленную добродетель.

Можно себе вообразить негодование Аркадия Анастасиевич, когда Вельтищев признался ему, что потерял рукопись книги. Но потеря была непоправима — и дело создания книги надо было начинать сначала. Разумеется, Владимир Досифеевич был тут же устранен от этой работы. Она была поручена другому труженику пера и тоже безнадежному алкоголику. Работа с новым помощником пошла у Чебыкина довольно успешно, только книга приобрела почему-то общее направление, диаметрально противоположное линии, защищаемой ее потерянной предшественницей.

Между тем удрученный Вельтищев узнал новость которая перевернула ему всю душу своей прозаической трагичностью: в соседнем городе, в доме умалишенных умер Тальяферо в припадке буйного помешательства

Он погиб на исходе той самой ночи, которую Вельтищев провел в его доме. Вырываясь из рук санитаров, он ударился виском об угол тумбы и тут же расстался с жизнью и друзьями, из которых многие его искренне любили, а ненавидящих не было, пожалуй, ни одного.

Выяснилось, что за сутки до своей кончины он безо всякой видимой надобности уехал по железной дороге в соседний город. Там он произносил на вокзале малопонятные речи научного содержания, пока не был препровожден чинами железнодорожной полиции в свой последний приют…

Прошло полгода, и Вельтищев оказался вынужден уехать с женой из Козлов, ибо редакции козловских газет, изверившись в его аккуратности, стали отказываться от его сотрудничества. Перед отъездом он был у Серебрянникова и рассказал про свои приключения в домике панорамщика. Они с Серебрянниковым однажды ходили туда и вернулись расстроенные. Мебель, утварь — все было растаскано, стекла разбиты. Остатки парника валялись в овраге. В доме жило теперь четверо крайне подозрительных субъектов. Вельтищев и Серебрянников их ни о чем расспрашивать так и не отважились.

После отъезда, в продолжение восьми лет Вельтищев в Козлах не появлялся. Потом он вернулся и умер в страшной бедности. Ему, однако, были устроены великолепные похороны при содействии "Козловского вестника".

Тетя Миланта родилась уже после смерти Тальяферо, но Вельтищева видела неоднократно. Сергей Севастьянович любил рассказывать внучке про шахматный парничок странного панорамщика. Она эту историю запомнила и на склоне лет поведала ее мне.

VI

У меня есть товарищ по работе — Валентин Валериевич Гречухин. Он тоже математик, как и я сам. У него имеется теория, признания которой он, впрочем, ни от кого не требует. Встречая возражения, он после краткой борьбы затихает, с тем, однако, чтобы возобновить при случае осторожное наступление. По его теории всякая достаточно сложная кибернетическая система наделена сознанием.