Шахматы из слоновой кости
Шрифт:
И вдруг – выстрелы: автоматные очереди впереди и с флангов.
– Ложись!..
Полежали, пришли в себя, начали соображать, как отбить неожиданное нападение.
…Бой получился короткий, но жаркий. Жаркий не только в переносном, но и в прямом смысле слова. Особенно для нашей роты: нам выпало преследовать остатки вражеской засады. И мы, измотанные многокилометровым переходом, решили облегчить себе задачу хотя бы тем, что посбрасывали полушубки. Дескать, потом вернемся.
А только с возвращением не вышло: преследование увело далеко в чужой тыл, и ротный решил, что целесообразнее
Когда стали устраиваться на дневку, обнаружилось: все лишились полушубков, а наш Матрена, помимо этого, еще и вещевого мешка. Оказалось, рассовал по карманам патроны и гранаты, а остальное бросил вместе с полушубком.
– Тяжел больно мешок-то, – бормотал незадачливый солдат, – вот я и…
Первый бой прошел, в общем, нормально. В том смысле, что не посеял паники, нас к такому готовили. Однако Матрена все же растерялся изрядно: стараясь быть полезным, суетился под пулями, стрелял, лишь бы стрелять, тратя попусту патроны. Но выговаривать неопытному солдату я не стал. Другое дело – промашка с вещевым мешком: такая расхлябанность заслуживала взбучки, пришлось поставить на вид.
Матрена и сам был удручен, стоял как вареный. А тут еще Костя Сизых прицепился:
– Нет, вы посмотрите на этого красавчика: патрончики распулял в небо – это ладно, хоть не в своих, так он еще додумался жратву бросить! Тяжело, видишь!
Костю можно было понять, ему досталось больше других: тащил, кроме всего, на лямке волокушу с минометом и боезапасом мин.
И тем не менее, когда разогрели на спирту консервы, именно Костя предложил:
– Айда, Матрена, перекуси, а то силы потеряешь – мне дороже: придется везти тебя на волокуше.
Задачи, поставленные перед бригадой в чужом тылу, были такие: разведать состав частей на данном участке, определить, какая сосредоточена здесь техника и какими резервами располагает противник, нарушать по возможности его коммуникации, а когда придет час наступления наших войск, поддержать ударом изнутри.
В соответствии с этими задачами и строилась наша жизнь за линией фронта. Мы часто меняли базы, а там, где задерживались подольше, почти не рыли землянок. В смерзшемся грунте это трудно. Обходились шалашами. Разгребали между деревьями снег и ставили шалаши. Из еловых веток. И пол в шалашах тоже застилали ветками. Кроме самого центра, где оставляли место под костры.
Чтобы не выдать себя дымом (вражеские самолеты-разведчики появлялись над лесом по несколько раз в день), позволяли себе радость погреться у костров только в ночные часы.
Да и не костры это были – костерки, робкие, бескрылые; угнездившись вокруг них по шесть человек, кто на коленях, кто «по-турецки», тотчас погружались в зыбкое забытье.
Конечно, нам не удавалось поспать в обычном понимании этого слова: сторожко дремали, протянув к огню руки. Через руки шло тепло, растекалось по телу. Беда лишь, что стоило дреме углубиться, контроль
Чтобы предупредить ожоги, в каждом шалаше выделялся дежурный. Пятеро дремали, а шестой поддерживал огонь и следил за руками товарищей – не позволял опускаться ниже безопасного уровня, легонько ударяя палкой.
Через руки шло тепло – а может, просто казалось? Только до спины, увы, не доходило. Время от времени приходилось вскакивать, разминаться, подсаживаться к огню спиной.
Надо ли говорить, с каким сожалением этими зябкими ночами мы вспоминали про наши полушубки. Еще хорошо, зима в Карелии выдалась в том году сравнительно мягкая, оставляла надежду, что удастся перебедовать в телогрейках.
Правда, у телогреек и ватных штанов выявилось одно коварное свойство, с которым довелось познакомиться едва ли не всем. Кому меньше, кому больше. Дело в том, что эта одежда боялась близости костра – точнее, искр из него. Упавшая на штаны или телогрейку искра начинала без промедления выедать вату. Тихо и незаметно. Без пламени и почти без дыма. Спохватишься, бывало, когда уже припекать станет, глянешь – выгорел такой кусок, что и не залатать. Поэтому на ночных дежурных лежала еще и обязанность стеречь от дальнобойных искр нашу спецуру.
Бивачная жизнь в шалашах, у костров не располагала, понятное дело, к особой аккуратности, к строгому соблюдению правил личной гигиены. Все же солдаты исхитрялись, растопив в котелках снег, каждое утро умыться, а время от времени и поскоблить бороды.
Как-то раз устроили аврал – перестирали нательное белье, портянки и даже успевшие загрязниться маскировочные куртки и брюки. Продолбили лед на озере и в прорубях перестирали.
Короче, мы не превратились в лесных отшельников, армия оставалась армией.
Мое отделение на общем фоне выглядело бы ничего себе, нормально, не будь в числе бойцов Матрены. Он оказался совершенно не приспособленным к такому быту. Ходил – вся ватная экипировка, в подпалинах. На груди, на коленях, на спине. Мотня штанов, свисавшая почему-то едва не до колен,- и та наполовину выгорела. И винить, главное, никого не приходилось: пострадал во время собственного дежурства.
Да и вообще вид у него, прямо сказать, никак не вязался с представлением о солдате, о войне. Телогрейка на груди и ворот гимнастерки были постоянно распахнуты – поотрывались пуговицы; на грязной шее невольно привлекала к себе внимание полоска подворотничка, не менявшегося, надо думать, с самого Ярославля; сморкался Матрена при посредстве перепачканных сажей пальцев, глянешь на захватанный нос – от смеха с трудом удерживаешься.
Что особенно раздражало в его облике лично меня – юношеские усики, которые свисали по углам рта. Этакие свалявшиеся сосульки. Они и ребят выводили из себя. Костя Сизых пригрозил даже, что если Матрена не побреется, рискует как-нибудь проснуться опаленным.
Все мои попытки воздействовать на пентюха разбивались о непонятное безразличие. Однажды состоялся с ним такой разговор:
– Боец Егорушкин, не мог бы я вас попросить умыться?
Не уловив иронии, он принялся истово растолковывать: