Шахта. Ворота в преисподнюю

Саканский Сергей Юрьевич

Сумасшедший дом и кладбище

Когда старый террикон шахты возник на горизонте — еще туманный, синий, едва различимый на фоне неба — у Свята, что называется, защемило сердце. Да, он узнал его: две макушки и ложбинка. Недаром его прозвали Верблюдом. Сейчас Верблюд зарос травой и небольшими деревьями, что проявилось вблизи. Не синим он уже выглядел, как издали, а темно-зеленым.

Маршрутка въехала в поселок, Святу казалось, что он движется по пространству какого-то детского сна. Те же самые улицы, узкие и кривые, вползающие

на холм, словно змеи. Те же самые дома, порой уродливо наращенные модными черепичными башенками или прозрачными оранжереями. Где-то белеют стеклопакеты новых окон, кто-то обзавелся спутниковыми тарелками, но общий абрис шахтерского поселка был неистребим.

Как и угольная пыль… Когда машина остановилась на автовокзале и они сошли, он почувствовал этот знакомый запах, мазнул пальцем по перилам и увидел на пальце темный овал. Новая шахта, с меньшим терриконом, еще черным, сейчас работала.

Святу очень хотелось найти то место, где стоял его дом, но он думал, что это лишнее для дела, за которым они приехали — просто его неуместная мужская сентиментальность.

— Я хочу посмотреть свой дом, — вдруг заявила Настя.

Свят улыбнулся, лишний раз подумав, как же они похожи с этой удивительной женщиной.

— Я тоже, — признался он. — Мой дом был вверх вот по этой улице, я хорошо помню.

— А мой — по другую сторону холма. — Мы просто поднимемся и спустимся, сделаем небольшой крюк.

На месте сгоревшего дома теперь построили другой — двухэтажный кирпичный коттедж с высокой трубой, приращенной к наружной стене. Значит — не печь, а камин, как на Западе, стильно: ведь печные трубы возводят внутри дома.

Пятиэтажка Насти была в плачевном состоянии — один балкон даже обвалился, из кладки торчали зубья арматуры, дверь обрывалась в пустоту. Вдруг Свят увидел, что Настя плачет. Он обнял ее.

— Ничего, — сказала она, смахнув мизинцем слезу. — Ерунда, пройдет. Займемся-ка делом. Дядя Боба — это наш ключ. Найдем дядю Бобу, узнаем всё.

— Если он, конечно, еще жив, — сказал Свят. — Ему сейчас должно быть за семьдесят…

— Вот и найдем каких-то то его ровесников… Стариков или старушек.

Двух старушек они отыскали прямо во дворе Настиной пятиэтажки. Они шли, вероятно, из магазина, постукивая одинаковыми палками по замшелому асфальту, с пакетами на локтях.

— Я их знаю, — сказала Настя. — Эти женщины не всегда были старушками.

Узнавание не было взаимным: просто какая-то стильно одетая дама подошла к мирным поселянкам, учтиво поздоровалась и спросила:

— А вы случайно не знаете, где живет дядя Боба?

— А на что он тебе? — недружелюбно спросила одна, а другая поддакнула:

— Дядю Бобу все знают, только вот недоступен он теперь.

— Умер! — вырвался у Свята досадный возглас.

— Да нет, — с хитрым прищуром ответила первая старушка.

— В дурдоме он, — хохотнув, уточнила вторая. — Абонент временно недоступен.

Но «абонент» нашелся на удивление быстро. Всё было близко в этом маленьком поселении. Пожилые женщины, хоть и с трудом, но вспомнили фамилию дяди Бобы — Смуров. Территория

психушки была обнесена высоким забором с колючей спиралью поверху. Настя боялась, что их просто не допустят к Смурову: столь жутко выглядела эта коричневое кирпичное здание с окнами, забранными мелкой решеткой, но охранник всего лишь сделал им беглый фэйс-контроль и щелкнул замком пропускающей вертушки. Фактически, в отличие от привычного киношного образа, дурдом оказался самой обыкновенной больницей, с той лишь разницей, что здешних больных не выпускали за ее пределы. Впрочем, были и другие отличия. Например, внутрь посетителей не допустили: оставили ждать в специальной комнате, отведенной для встреч с больными.

— Просьба к вам будет одна, — сказала медсестра, которая провожала их. — Говорите с ним о чем угодно, только не произносите слова «шахта».

— Шахта? — вздрогнув, переспросил Свят.

— Шахта, шахта — подтвердила девушка. — Не говорите ему о шахте и не спрашивайте. А то… В общем, не говорите это слово и все.

Ждать пришлось довольно долго. Помещение с деревянными скамьями и облупленной батареей наполняла какая-то теплая вонь — так пахнет давно не стиранное полотенце.

— При чем тут шахта? — спросила Настя.

— Знать бы… — сказал Свят. — Будем придерживаться нашего плана.

План, разработанный наспех, пока они, по указанию смешливых старушек, перешли балку и поднялись по неширокой улице прямо к зданию психбольницы, состоял в том, чтобы наврать дяде Бобе Смурову о дальнем родственнике из Днепропетровска, который, будучи на смертном одре, передал для дяди Бобы одну вещь. Свят хотел упомянуть Днепропетровск и показать Смурову серебристый пистолет. Иных зацепок у них не было. Правда, теперь, благодаря медсестре, на их вооружение поступило еще одно слово…

— Днепропетровск? — визгливым голосом произнес дядя Боба. — Не знаю никого в этом городе. Скверный городишко!

— Это очень красивый город, — мягко возразила Настя. — Зеленый, цветущий, с множеством маленьких фонтанов.

Дядя Боба был когда-то веселым и рыжим. Смуров, который сидел перед ними и постоянно кутался в синий больничный халат, будто ему было холодно, оказался угрюмым, враждебно настроенным стариком. И совершенно лысым.

— Был я в этом красивом… — он вдруг нехорошо рассмеялся, его глаза вылезли из орбит. — Ха-ха-ха! Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а о тебя, крокодил, и подавно уйду!

— О чем он говорит? — обернулась Настя к Святу.

Он качнул в ее сторону ладонью, переключая инициативу на себя.

— Что там какой-то Днепропетровск, дядя Боба! — сказал он. — Многие люди гутарят о тебе с уважением. Слава о таком веселом хлопце вышла далеко за пределы района, докатилась до самых отдаленных городов.

Свят замолчал, ожидая, что Смуров купится на лесть.

— А как же! — воскликнул он, подняв голову, и в его облике появилось что-то птичье. — Я был о-го-го какой! Тот еще хулигашка… — он вдруг понизил голос, покосившись на Настю: — Они думали, что я педофил. Но я перехитрил их, как братец Кролик.