Шакалы пустыни
Шрифт:
— Не льщу себе подобными надеждами. Вы заказчик и я работаю на вас. Но оставление личного состава в опасности для меня категорически неприемлемо. При любом раскладе.
— Да вы идеалистка. Учту. Поверьте, мне это тоже не нравится. Но есть интересы дела, и они стоят любых компромиссов с тем, что неопределенно называют «совестью». Впрочем, не будем начинать бесплодную дискуссию. Вы хотите вернуться, я хочу довести дело до конца. В сущности, наши интересы совпадают. Я достаточно определенно выражаюсь?
— Вполне, – Катрин засыпала заварку в мгновенно вскипевший
— Эти? – удивился шеф, кивая на беспамятных ученых. – С каких пор вы прониклись столь теплыми чувствами и озаботились их судьбой? Мы всего лишь коллеги и попутчики. Бесспорно, они нам еще пригодятся, но если говорить в общем… Понимаю, Камилла еще способна оказать вам содействие в юридических делах, но напыщенный мальчишка-то зачем?
— К чему мне объяснять, вам-то все одно безразлично, – архе-зэка заглянула в чайник. – Но пока остывает, попробую. Мой личный опыт подсказывает, что в достижении успеха важны детали. Вот эта откровенно малоприятная собака там, внизу, сделала все, чтобы я очнулась и пришла в себя. Ибо мое присутствие резко повышало ее собственные шансы на выживание. Животное меня не особо любит, но ценит. Именно осознание полезности присутствующего рядом индивида рождает чувство именуемое «симпатией». Так могу ли я в случае опасности хладнокровно бросить это мерзопакостное, но в сущности безвинное существо? Вдруг мы и в следующий раз взаимно поможем друг другу, вовремя писаясь и вскрывая банки вонючих сосисок? Тут и до дружбы недалеко.
Вейль ухмыльнулся:
— А ведь это меня вы циничным считаете. Должен заметить…
Зашевелилась профессор:
— Пить! Дайте пить. И лучше горячего. Я же чувствую, чаем пахнет.
Глаз мадмуазель де Монтозан не открывала, но ей явно полегчало.
В молчании пили чай, «Латино» пришел в себя чуть позже руководительницы, но предпочел воду. Нажравшаяся Дикси завалилась в тень и дремала, задрав лапы и демонстрируя плешивое розовое брюхо.
— Галлюцинация! – решительно оповестила профессор, прикончив третью кружку.
— Пришел к тому же выводу, – поспешил подтвердить верный Алекс-«Латино». – Видимо, химические процессы в герметично законсервированном помещении, испарения смол и прочее, создали парадоксальный эффект…
— И плесень! – обрадовалась мадмуазель де Монтозан. – Кажется, те старые байки о проклятье Картера не были лишены определенных оснований. Эффект, естественно, совершенно иной, но не менее опасный. Несчастный доктор! На него атмосфера воздействовала абсолютно ужасно, даже поверить не могу…
Катрин зарычала:
— Ни слова о сраном эскулапе! И вообще, прекращайте бредить. Если некоторые вещи не удается реалистично объяснить, это не значит, что версию нужно притягивать как…пупок к носу.
Профессор скорчила гримасу:
— Что за странные физиологические параллели? Ладно, ты права, о «Кресте» лучше промолчим. Но почему же столь безосновательно отметать версию о плесени? Наука не терпит
— Да какая плесень?! Там сухо как в лабораторной стопроцентно мумифицированной жопе, мы в респираторах, а ваша плесень действует практически мгновенно?! Прекратите нести ерунду. Не бывает групповых галлюцинаций подобного типа. Возьмите паузу, потом себе что-нибудь поправдоподобнее наврете, – Катрин вытряхнула из чайника остатки заварки. – Собираемся и отбываем? Дело к вечеру, наткнемся на местные конные вооруженные «галлюцинации», выйдет неприятность.
— Да, пора, – шеф встал.
Дикси изобразила пузом, что надо бы еще полежать, дать сосискам усвоиться, научный помощник устало закряхтел и принялся собирать посуду (все же не совсем потеряна для общества эта молодежь).
— Нет, постойте. Мы же не можем уйти с пустыми руками, – пробормотала, глядя на бесцветно затухающий костерок, профессор.
Кажется, изумились все, включая безмозглую собачонку.
— Это как? Желаете дообследовать замечательное захоронение? – не веря своим ушам, уточнила Катрин.
— Нет. В смысле, да, но я… – профессор застонала в приступе безнадежного отчаяния. – Я не в состоянии спуститься. Голова кружится и эти вот галлюцинации. В конце концов, я уже немолодая женщина. О, вот дерьмо, что такое я несу… Я немолодой ученый, и повторное спелеологическое упражнение мне не по силам. Но нельзя же вот так уходить вообще без результатов и доказательств?!
— Доводилось слышать, что в науке главное: идея, полет мысли, четкое понимание процессов, – напомнил Вейль. – Бросьте, Камилла, напишите статью, изложите смелые версии, позже они, несомненно, подтвердятся, и слава вас найдет.
— Вейль, вы толстолобый баран и неуч! Какие подтверждения?! В наше время от захоронения ничего не осталось: пустые стены! От этой удивительной росписи на штукатурке и следов нет, одни криворукие автографы туристов конца XIX и начала XX веков там на голом камне. И полный запрет на исследования от этого тошнотворного Министерства по делам древностей. Послушайте, я категорически требую… – профессор посмотрела на лица окружающих и поправилась: — Ладно, я умоляю. Послушайте, мы можем сделать исключительное открытие! Эпохальное! Мы его практически сделали! Эта роспись, она же бесценна! Осталось спуститься и подтвердить.
— Спускайся, – сочувственно кивнула Катрин. – Можешь выволочь те горшки, ларец, да и сам саркофаг. Если он в шурф пролезет и вообще решит явить себя солнечному свету.
— Саркофаг – не надо, – поежилась профессор. – Но несколько мелких предметов… Ведь мы так никого не оскорбим, ведь правда? Это не для себя, это для науки! И главное – росписи! Ничего подобного мне не доводилось видеть. Будь я проклята, почему вы не захватили мой фотоаппарат?!
— Искали, но он исчез, – не моргнув глазом, сообщил шеф. – Полагаю, его судьбу не стоит обсуждать, как и судьбу останков нашего бесценного экспедиционного врача. Мне очень жаль, Камилла, но придется убираться. Здесь слишком опасно. Не будем притворяться – это все понимают и чувствуют.