Шалим, шалим!
Шрифт:
Сказал алкаш, из лужи выползая:
"Не знает тот, кто Блока не читает.
А место всё же красит человека!"
* * *
Что за зима? — сплошная слякоть.
Судьба моя с существенным изъяном.
"Февраль. Достать чернил и плакать":
За что же назван я Касьяном?!
* * *
Рискнул он ипотеку взять,
толкнулся в банковские двери.
Теперь бомжует на панели.
"Умом
и он, дурак, решил поверить.
* * *
Таланта нет до неприличия,
ни вкуса и ни слога нет,
но повторяет он привычно:
"Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт".
* * *
Когда прогресс творить неймётся,
за дело правое страдать,
в порыве праведных эмоций
начальство словом пригвождать,
"нам не дано предугадать,
как наше слово отзовётся"
* * *
Сушим мозг свой в инете, витии,
то, что видим мы, то и поём,
полыхаем глагольным огнём ...
"Дураков не убавим в России,
а на умных тоску наведём".
* * *
В грязи Болотной чавкает столица,
и вонь болотная разносится окрест.
"И снова бой! Покой нам только снится ..."
России суждено нести раздрая крест.
Блаженство
Скажи мне, друг, чем вдохновение
отлично от простого вожделения?
И там, и там желания бурлят,
реализации хотят.
И вдохновение, и плотский зуд
чудесные мгновения несут.
Отсюда вывод вытекает:
в блаженстве тот, кто сочиняет.
Играть в экспромтах и стихах
одно лишь удовольствие.
Приходится держать себя в руках
и сохранять спокойствие.
Поэзия кулинарии
Для графомана нет мучительней процесса,
Чем поиск тем, чтоб зуд унять души.
Ведь истоптали всё поэты, поэтессы,
И в темах не найти глуши.
И вдруг толчок, меня как осенило!
Нехоженые тропы есть:
Вот в кулинарии божественная сила.
Одну любовь ей можно предпочесть.
Я в классиках копался тщетно,
Надеясь отыскать хоть что-нибудь про снедь.
Увы, несовместимость явная заметна:
Писать стихи и есть хотеть.
Я классиков закрыл, не солоно хлебавши,
И понял: подымать МНЕ эту целину.
Ведь я пишу поемши, но не спамши,
Неся
И чтоб восполнить сей в поэзии пробел,
Я гастрономию воспел.
Монолог кота
Март позади. Что не угомониться
и ратных ран не зализать?
Нет, кисок морды (тьфу ты, лица)
ночами не дают мне спать.
Я в мае подкатил к сибирской кротко:
так мол и так, одних кровей.
Июль — ангорская красотка,
как зной не паханных полей!
Потом пошло: бобтейл, шартрез, сиамки.
За ними пикси-боб, кимрик ...
Короче, протянул бы лапки,
но я ведь к трудностям привык.
Вот так кляну, посыпав шерсть золою,
годичных циклов маяту.
Наступит март — опять завою,
как и положено коту.
Командированный
В клетушке меблированной,
Чуть пьян и трезв отчасти,
Сижу командированный,
Вчерашнего во власти.
Окно полуподвальное
Под юбки лезет оком,
Устойчивость моральная
Проходит пытку шоком.
Шуршат манящим шепотом
Колготы из-под мини,
Зовут каблучным цокотом
Не женщины — богини!
Устойчивость моральная
Сильней подвальной страсти,
Душа маниакальная
Вчерашнего во власти.
От жажды умирая у ручья
По Виньону
От жажды умираю у ручья …
Исток его — химкомбината лоно.
Не до питья. А чья вина? — Ничья.
А, может, чуточку Вийона.
Глаза слезит мне сероводород.
Я нос зажал и затаил дыханье.
Мосточка нет, подобен смерти брод.
И всё поэту в наказанье.
Едва сдержав негодованья стон,
В сердцах Вийону выпалил: — Иди ты!
Я проштудирую тебя, Вийон, …
Но лишь в костюме химзащиты.
Д ом с приведениями
Деревянный мой дом,
особняк двухэтажный,
самый крупный, богатый
в киржачской глуши.
Видно, предок мой был
человеком из важных,
но совсем без забот
о спасенье души.
Старый дом
резеденцией стал привидений.
Даже днём
можно слышать в нём скрип половиц.
По субботам звучит
заунывное пенье.
Эти звуки не спутаешь
с пением птиц.
Ну а ночью, во тьме
бесшабашные пляски.
Нечесть предпочитает
канкан и гопак.
Раньше сам я не верил
в подобные сказки,
а теперь по субботам
редут мой — чердак.