Шальная графиня
Шрифт:
Вот и все, и все слова, но никогда еще надежда не представала пред Елизаветою в одеяниях более ярких и многоцветных, чем в эти мгновения!..
Самым трудным, конечно, оказалось день избыть. Елизавета извелась, представляя, как будет происходить ее спасение. Вообще говоря, Вайда вполне мог придушить Кравчука прямо в ее комнате, но тогда, даже если бы им удалось беспрепятственно скрыться из Жальника, за беглянкою кинулась бы такая погоня, что она недалеко бы ушла. К тому же ее враги смогли бы как следует преподнести при дворе убийство начальника тюрьмы, и тогда на Елизавету уж точно обрушилась бы вся мощь государственного
Нет, как ни трудно было ждать, она понимала, что спешка в сем деле не надобна, и уповала на хитроумие сотоварища Вайды, кем бы он ни был. «Век за него бога молить буду, всякую волю его исполню», – поклялась она, истово крестясь, зная, что исполнит слово свое, чего бы ей это ни стоило. И снова предалась ожиданию... Ее беспокойство усиливалось тем, что со вчерашнего дня не видела Данилы. Она не сомневалась: юноша уйдет в бега вместе с нею – и боялась лишь, что, подевавшись нынче невесть куда, он сам себя лишит возможности спасения.
Медленно наплыли сумерки. Новая прислужница подала узнице какую-то еду и торопливо ушла: строжайший наказ Кравчука был – в покоях опасной арестантки не задерживаться. Впрочем, после страшной смерти Глафиры ее и так все до дрожи боялись и избегали безо всяких приказов.
Елизавета и не притронулась бы к ужину, но Лешенька, доселе лежавший тихо, к вечеру что-то разошелся, и она заставила себя поесть, чтоб не ослабеть к урочному часу, чтоб не затошнило вдруг не вовремя.
Через полчаса прислужница пришла забрать поднос с остатками еды. А Данилы все не было.
Часам к десяти беспокойство Елизаветы достигло предела. И вдруг пришла мысль, сперва показавшаяся безумной, а потом, напротив, очень даже разумной. Данила, облазивший все подземелье, недавно показал ей, где скрыты потайные двери, ведущие в кабинет начальника тюрьмы и в будуар Матрены Авдеевны. Ну, у самого Кравчука он вряд ли окажется, а вот у его супруги запросто мог задержаться, сооружая ей какую-нибудь новую невообразимую прическу. Надо непременно проверить это, решила Елизавета, и, коли удастся, подать ему знак. Она понимала, что затея эта неосторожная, даже опасная, однако сидеть и ждать было просто невмоготу! Близость свободы пьянила, дурманила пуще всякого вина, вот и ударила в голову.
У Елизаветы всегда было так: сказано – сделано. Морщась от боли, она влезла в платье, еще сильнее подпоров под мышкою, чтобы не сдвинуть повязку, обулась, пригладила над кадкою кудряшки и, вручив судьбу свою господу, обеими руками повернула шандал на стене.
Подземелье дохнуло ей в лицо такой тяжкой, могильной тьмою, населенной злобными призраками, что Елизавета даже заколебалась, но нетерпение оказалось сильнее страха, и она со всех ног побежала туда, где находились двери, ведущие в покои начальника тюрьмы. Однако до тех тайных дверей оставалось идти еще изрядно, когда она вдруг увидела слабый свет, сочившийся, чудилось, из самой стены. Елизавета затаила дыхание, пошла, едва касаясь земли. И замерла, словно пригвожденная молнией, услышав голос Араторна:
– Тебе откуда сие ведомо?
Елизавета даже не поверила ушам: ведь она никогда прежде не слыхала, как Араторн говорит по-русски! Это был выговор совершенно чистый, твердый, с протяжной московской интонацией, и трудно было даже вообразить, что это – речь иностранца! «Зачем ему знать по-русски?» – смятенно подумала Елизавета, но тут же вспомнила, что Араторн нынче при Ордене курирует, как он выразился, Россию, а стало быть, знать язык этой страны
– Господин начальник мне сами сказывали.
Да, голос был ей знаком, ибо это был голос Данилы, но Елизавета никогда не слышала, чтобы говорил он так униженно, так подобострастно. Сердце заколотилось в предчувствии недоброго, и не обманулось оно, вещее!
– И ты, Брут! – зло усмехнулся Араторн. – Когда же свершится сие?
– Нынче же в полночь, ваша милость, – не замедлился с ответом Данила, и Елизавета словно бы увидела нижайший поклон, которым сопровождались его слова. – Цыган тот анафемский проникнет через потайной лаз, имея при себе смертоносные снадобья, а господин начальник...
– Ана-фем-ский? – перебил Араторн. – Che cos'e? Что это такое?
– Ну, дьявольский, стало быть, – подсказал Данила.
– Ладно, – резко выдохнул Араторн. – Я все понял. Значит, Кравчук будет ожидать ecco diavolo zingaro [66] в подземелье?
– Никак нет, ваша милость! – отрапортовал Данила. – Я его сам должен встретить и к господину начальнику сопроводить. А уж потом...
– Никакого «потом» не будет! – прошипел Араторн. – Я сам пойду с тобою. И горе тебе, если обманешь, понял?
66
Этого дьявольского цыгана (ит.).
– Воля ваша, воля ваша, – забормотал испуганно Данила. Его наивный ужас доставил явное удовольствие Араторну, который добавил ему помягче:
– Вот, держи. – Послышался звон монет. – Я тебя не обижу. А теперь иди к ней да покарауль, чтобы Кравчук какой-нибудь новой каверзы не подстроил. Смотри же, ровно в полночь будь где условлено!
Торопливые шаги Данилы направились к двери, но Елизавета оказалась проворнее. Вихрем пролетев по коридору, она вскочила в свою комнату. Едва успев запереть дверь, прыгнула в постель, сунув под одеяло единственное оружие, которое попалось сейчас под руку: суковатое поленце из охапки дров, лежавшей возле печки, – и притворилась спящей.
Потайная дверь открылась.
– Спите, барыня? – Данила на цыпочках приблизился к ее постели. – Проснитесь, ради Христа, я вам такое скажу...
– Нет, – перебила Елизавета, резко садясь в постели. – Это я тебе скажу, что ты предатель! – И с этими словами она с размаху огрела Данилу поленом по лбу.
Дело вроде бы нехитрое, однако Елизавете понадобилось немалое время, чтобы заткнуть Даниле рот, связать ему руки и затащить под свою кровать. И передохнуть времени не осталось: близилась полночь. Елизавета уже четко знала, что сделает дальше. Араторн, конечно, придет в подземелье прежде урочного часа, чтобы наверняка не упустить diavolo zingaro. Значит, Елизавете надобно оказаться там еще раньше. Она подобрала поленце, которое уже сослужило службу единожды – сослужит и вдругорядь, приложилась к образу Богоматери и вышла из покоев Араторна, всей душой надеясь, что больше ей не придется возвращаться в эту роскошную комнату, ставшую для нее истинной камерой пыток.