Шалопаи
Шрифт:
Заклевал носом и Алька. Переговариваясь, улеглись на кровать поверх клетчатого пледа. Заглянула тётя Тамарочка:
– Вот и славно, хлопчики, придумали. Тут надолго «завязалось». Как бы не до утра. В детской уж отплясывают! Так что раздевайтесь-ка прямо здесь и – под одеяло.
Тётя Тамарочка, сама измотанная, потянулась. Дождалась, пока прекратится шебуршение. Погасила свет и вышла.
Алька заснул тотчас. Задремал и Оська. Но задремал некрепко, чутко. Так что, когда дверь со вздохом приоткрылась, глаза его распахнулись. В полоске
– Никого! – выдохнул мужской голос.
У входа затеялась возня.
– Войдут же! – прошелестел испуганный, женский.
– Плевать! Я, может, тебя больше вовсе не увижу!.. – выдохнул мужской. – Скажи, как так сложилось через пень-колоду, что сына собственного сыном назвать не могу.
– Ты меня спрашиваешь?!
Мужчина простонал:
– Этот догадывается ли?
– Что ты?! Правда, зыркнет на него иной раз, будто прикидывает. Ведь, если кому придёт на ум приглядеться – вы с ним один к одному.
– Ну так, может, и пора…
– Никогда. Как думаешь, что за жизнь у мальчишки после этого настанет?! Нет уж!..
– Так брось его, наконец! Сколько на коленях перед тобой стоять? И свою, и мою жизни губишь. Если не сейчас, то когда? Хочешь, прямо сию минуту сам объявлю?!
– Не смей! – отчаянно прошептала женщина. – Сколько говорила! Он же всю нашу семью спас. Отца посадить собирались за растрату. Так он, следователь, собственные семейные драгоценности, от родителей сохранившиеся, заложил, чтоб недостачу покрыть. Вот только колье, что на мне, и осталось. Чуть просочись тогда, и сам бы в тюрьму загремел. Из любви ко мне всем рискнул. И бросить после этого!.. Я матери перед смертью слово дала.
– Выходит, продали тебя! Проворовались, а тобой расплатились.
– Как же ты не поймёшь! – сдавленно вскрикнула она. – Я и так перед ним за тебя виновата… Пошли, хватятся…
– Погоди! – умоляюще произнёс мужчина. – Не на пять минут расстаемся. Иди ко мне. Хоть в последний раз, но – иди!
Дыхание обоих стало прерывистым, учащенным.
Оська лежал ни жив – ни мёртв.
– Войдут же! – слабея, простонала женщина.
– Так мы дверь подопрём. Заперто и – заперто! Щас какой-нибудь стул нашарю.
Он задел спинку кровати. Алька зачмокал во сне, перевернулся.
Женщина вскрикнула в ужасе. Вновь полоска света, два выскользнувших силуэта, уже в коридоре шёпот: «Да не проснулся, я тебе говорю!»
Алька и впрямь не проснулся. А Оська лежал в темноте с открытыми глазами, потрясённый и потерянный. Он узнал женский голос. Это была тётя Марьяна.
Страшная, непосильная для пацанёнка тайна обрушилась на Оську и придавила его. Он не понимал, что делать с новым знанием. Рассказать Альке? Смолчать?
По пацаньим понятиям, надо было, конечно, сказать. Не сказать такое – вроде как предать. А если всё-таки смолчать? Вон ведь и сама тётя Марьяна не знает, что с этим делать. А и впрямь! Что будет с Алькой, когда узнает? При
Оська крутился с боку на бок. На правом – выходило рассказать; перекатывался на левый – заново сомневался. В мучительных раздумьях проворочался он до утра. А едва забрезжило, услышал лопающийся звук. Повернулся. В первых сумерках разглядел Альку, раскинувшегося на спине. На лице блуждала безмятежная улыбка, а на приоткрытых губах расцвёл сочный пузырь.
Оська собрался и, прежде чем квартира начнет пробуждаться, не попрощавшись, выскользнул. Так ничего и не сказав. Ни в этот день, ни позже.
Глава 2. Баламуты
Алька Поплагуев рос фантазёром. Как-то во сне участвовал в велогонке Мира. Был грегори при знаменитом Сухорученкове. Всю ночь отчаянно сражался, толкался – сдерживал пелотон, давая время своему лидеру уйти в отрыв. И не отступился, пока самого не скинули на крутую обочину. Прибежавшая на шум тётя Тамарочка обнаружила любимца на полу. И что удивительно – всё тело было в подтёках и синяках.
В другом сне, прочитав за лето «Войну и мир» и «Наполеона» Тарле, он попал в штаб Кутузова при Бородино, на совет в Филях. С трепетом бродил среди знаменитых генералов, почему-то невидимый для других.
Кутузов грузно поднялся. Вскинул руку.
– Волей, данной мне Богом и императором, приказываю – отодвинуть пушки к метро! – отчеканил он.
Барклай-де-Толли, отчего-то в двубортном пиджачке, захихикал, ткнул локтем увешанного орденами Раевского:
– Я ж предупреждал: старикашка-то вовсе ку-ку. Меж двух веков переклинило.
Алька рос мечтателем. Как-то, будучи в гостях, в сумерках, в окне дома напротив, увидел силуэт молодой женщины. Тонкой и трепетной. Она как раз начала раздеваться ко сну. Взволнованный Алька впился в неё взглядом. Разглядел ниспадающие по покатым плечам волосы, стрелку на колготках. Вот она потянула через голову джемпер. Угадалась высокая, колышущаяся грудь с выступающими сосками. Пальчики скатывают в кольцо колготки, длиннющие ноги переступают через юбку, палец тянется к выключателю. В предвкушении сглотнул он слюну. Свет зажёгся. Посреди убогой кухонки, у рукомойника, стоял в одиночестве животастый залысый мужик – в семейных трусах.
Простодушие причудливо сочеталось в нём с предприимчивостью. По заключению врачей, мать Оськи нуждалась в морском воздухе. Прижимистый отец деньги на поездку в санаторий дать отказался. Оська рыдал, беспомощный. За воскресенье Алька разослал письма всем известным ему эстрадным исполнителям.
«Обращаюсь как коллега к коллеге. Прошу под моё поручительство выслать переводом 200 рублей на лечение. Или хотя бы 150. За деньги не переживайте. После вступления в Союз композиторов бесплатно напишу для вас хит. Ваш почитатель ученик 5 «А» класса…»