Шалопаи
Шрифт:
– С вас станется, – буркнул Меншутин.
– Но в твоем случае доказать – дело второе… Видал, чего я сынишке на день рождения купил?
К изумлению и Меншутина, и Яблочкова, Трифонов выудил из портфеля детскую игру. Водрузил на стол.
– Забавная вещулька, – детская игрушка ему самому приглянулась. – Видишь, шариком выстреливаем, и – мчит меж лунками. Вот до этой развилки. А тут – либо направо – очки набирать, либо налево – в отстой. Вот ты сейчас тут!
Он водрузил шарик перед развилкой. Шарик замер, подрагивая.
–
– Там тоже живут.
Трифонов пасмурнел:
– Не терпится шальной романтики глотнуть?
– Не сегодня, так завтра. Чего тянуть? – Меншутин смутился. Сбился с бодряческого тона. – Ну а если, положим, направо?
– Направо? Тогда ко мне в угро, опером.
Меншутин поперхнулся:
– Это чего? Прикол такой?
– Слышал, чтоб я когда от своего слова отступался?
Меншутин смолчал угрюмо. Кивнул на пухлую папку, на которую невольно косился:
– Так у вас на меня вон сколько накопилось.
– Это кто что копит. Я так другие твои эпизоды пролистал. Тебя ведь не зря решалой выбрали. Конфликты среди пацанья ты гасил. Как?
– По понятиям.
– Значит, по закону, – определил Трифонов. – Пусть по своему, по пацаньему. Но к закону-то тянешься.
– А если револьвер найдётся?
– Тогда сядешь!
Меншутин растерялся.
– Стало быть, – прикинул он, – найдется шпалер – сяду, не найдется – пойду в менты. Положим, что не найдется… В смысле, и не было, – подправился он. – Но вам-то зачем шпана в ментуре?
Трифонов растёкся в широченной своей улыбке. Подманил Меншутина поближе.
– Да у меня все лучшие сыскари – из шпаны вышли, – как бы доверительно, но так, что расслышали остальные, сообщил он. – Да что у меня – по жизни так. Сам посуди: кто волка скорей других затравит? Волкодав. Вот и выбирай – в какой стае твоя дорога. На зоне бывал?
– Откуда?
– Я с утра в колонию на Васильевский Мох еду. Могу прихватить. Поглядишь, как эта романтика с другой стороны забора смотрится.
Он поймал дёрнувшийся шарик, убрал игру в коробку.
– Ну, ступай пока. Завтра в девять выезжаем. Не опаздывай.
Яблочков, не веря ушам, вскинулся с приоткрытым ртом.
– Так меня вроде как разыскивали, – Меншутин замялся.
– Официально ты пока не в розыске. Да и обвинение не предъявлено. Потому ступай до завтра!
Меншутин шагнул к манящей двери на волю. Притормозил.
– А если свинчу? – выговорил он через силу. – Потом с того, кто отпустил, спросят.
Скулы Трифонова обострились.
– Спросят – отвечу, – жёстко рубанул он. – И перед собой отвечу. За то, что дураком оказался. Ступай, Кибальчиш!
Входная дверь за Меншутиным закрылась.
– Андрей Иванович! Не надо бы, – растерялся Яблочков.
– А ништо, – Трифонов осклабился широко, немыслимо привлекательно. Хотя глаза его сделались настороженными. И было понятно, что
– Объявляю себе отбой, – сообщил он. – Если что серьёзное, звони по домашнему.
– Тут насчёт остальных задержанных согласовать бы. Очень непростые, – Яблочков засуетился, потянул к себе протоколы.
Трифонов отмахнулся:
– Сам разберись. Фарцу завтра перешлём в контору. Пацанов – оформи по мелкому. Всё!
Яблочков приподнялся, провожая начальника. Дождался, когда на улице завёлся движок легковушки.
– Рисковый человек, – в никуда сообщил он – то ли с осуждением, то ли с завистью. Почесал залысый затылок.
– Слыхали, чего начальник велел? Так что давайте оформляться. Твоё фамилие, – ткнул он в Поплагуева.
Алькино лицо осветилось в предвкушении шкоды.
– Пенис! – брякнул он во всеуслышание. Больно захотелось ему понравиться разбитным фарцовщикам. Особенно прикольному патлатому.
Своего он добился, «центровая» скамейка замерла выжидающе.
– Пенис, Пенис, – Яблочков принялся перебирать документы. – Прибалт, что ли?
Хохот обрушил тишину. Баулин, заново опрокинувшись на спину, показал хохмачу сразу два больших пальца. Даже впавший в угрюмство Павлюченок скривился. Спехом прикрыл рот сержант из наряда.
От удовольствия Алька раскраснелся – хохма удалась.
– Да вы не ищите! Пенис – это фамилия для загранпаспорта. А по-русски!.. – Алька набрал воздуху. В предвкушении подались вперёд остальные. Наступил миг торжества. Но тут Поплагуева резко дёрнули за рукав. Насупленный Оська показал на дежурного глазами. Попавший впросак старик сделался пунцовым.
Алька осёкся.
– В общем, Поплагуев моя фамилия, Олег Михайлович, – сообщил он. И, опережая вопрос, кивнул подтверждающе. – Тоже сын.
– Понятно, – Яблочков взгрустнул. – Просто-таки клуб знаменитых папаш. Ну а ты чей сын? – обратился он к взъерошенному, как грачонок, еврейчику.
– Что значит чей? Сам по себе, – Оська насупился.
– Ну да. Наверное, так тоже бывает. Короче, золотая молодежь, у кого еще из папаш-мамаш чего имеется? Выкладывайте телефоны!
…К часу ночи в дежурке стихло: привезли, оформили и отправили отсыпаться в вытрезвитель бытового хулигана. Опергруппа разъехалась по домам.
Хмель давно вышел. И теперь все – и фарцовщики, и экстремисты – сидели, потряхиваясь, рядком. Вниманием привычно завладел Баулин.
– Вы, парни, без обиды, еще зеленка, – покровительственно вещал он. – И в этой жизни держитесь меня. Народишко вы любопытный… Ишь ты, – пенис! Хотя, конечно, провинцией малек отдает. Но ништяк – культурку вам полирну.
Он снисходительно потрепал по плечу Поплагуева, который глаз не отводил от диковинного говоруна.
– А если я не хочу, чтоб меня кто попало полировал? – буркнул Оська. – У меня, может, своя свобода воли!