Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
Она выхватила у него карточку и запрыгнула в свой «Крайслер». Двигатель завелся, и она тронулась, машина повиляла из стороны в сторону, а потом скрылась за углом.
Начали снова двигаться и все другие остановившиеся машины. Однако тот, кто предлагал помощь, оставался на месте. Его маленькая иномарка была припаркована на подъездной аллее.
— Как насчет вашей машины? — сказал он. — У вас две шины спущены.
— Я управлюсь, — сказал старик. — У меня автомастерская. Вот что за карточку я дал той даме. Карточку с адресом моей мастерской.
— Понятно, —
Фергессон в одиночку откатил свой «Понтиак» с проезжей части к обочине. Он заблокировал два проезда, но дорога транспорту теперь была открыта. Вообще–то они и так могли проезжать мимо, сказал он себе. Остановились, чтобы просто поглазеть. Ублюдки. Им наплевать, есть ли у меня разрешение оставлять свою машину вот так. Но он не мог сделать ничего другого.
До дома Хармана было недалеко, и он пошел по тротуару, даже не остановившись, чтобы отдышаться. Перед глазами у него мельтешили красные точки, в горле горело. Он шел, дыша через рот, и его жадные глубокие вздохи испугали двух прохожих, шедших навстречу. Он ухмыльнулся им и пошел дальше. Мне надо пройти всего с квартал, сказал он себе. Ему казалось, что он уже видит нужный дом и может подойти к нему сзади, срезав расстояние.
Да, подумал он, вот он. Перед домом стоял грузовик Хармана; на нем значилось название фирмы звукозаписи. Значит, все верно. Наконец он на месте. Сойдя с тротуара в траву, он стал пробираться к газону, засаженному розами, не пытаясь найти вымощенную каменными плитами дорожку. У него на это не было времени. Мне надо идти прямо туда, сказал он себе. Я должен заключить с ним большую сделку, мне нельзя медлить. Теперь он пробирался среди деревьев. С этим не медлят. Он стиснул руками свой пиджак, чтобы банковская и чековая книжки были в безопасности.
Проходя через розовый сад, он оступился и упал назад — совершенно неожиданно обнаружил, что сидит и дышит с присвистом; почти сразу же поднялся и стал, пошатываясь, отряхиваться. Пиджак испачкался. Он сделал еще три шага и оступился снова. На этот раз он поскользнулся, ноги разъехались в разные стороны, его шатнуло вперед. Выставив руки, чтобы опереться о почву. Он пробежал последние несколько шагов, балансируя руками, и достиг бетонного крыльца перед парадной дверью. Кусочки почвы и удобрений сыпались с него, отскакивая от бетона. Дрожа от боли, он оттирал от земли руки, стоя на крыльце перед входной дверью. Вытер о коврик ноги. А потом постоял там какое–то время и, выждав, пока восстановится дыхание и он сможет говорить — ему необходимо было иметь возможность говорить, — он поднял руку и постучал.
Внутри дома кто–то зашевелился.
Слишком рано я постучал, подумал он. Я еще даже не отдышался, как же я смогу говорить? Он почувствовал панику. Не подходите пока, сказал он про себя. Если я больше не буду стучать, то не подходите, хорошо? Он стоял перед дверью и не стучал, не производя никаких звуков, кроме тех, что сопровождали дыхание. Но к двери все равно подходили.
Вы, ублюдки, сказал он про себя. Вы застали меня не вовремя, я не готов. Но он ничего
Здравствуйте, сказал он. Здравствуйте, можно войти? Мистер Харман дома? Он упражнялся быстрее и быстрее, пробегая по всем этим фразам, пока открывалась дверь, он тараторил их, поспевая за ее движением. Послушайте, я приехал повидаться с мистером Харманом, если он не занят. Это очень важно. Он похлопал по пиджаку, по чековой книжке, по боли. У нас деловой разговор, сказал он. Он пыхтел все быстрее и быстрее, как какой–то механизм. Голова его, словно кукушка, моталась взад–вперед в одном ритме с дверью. Здравствуйте, здравствуйте.
Здравствуйте, сказал он. Здравствуйте.
Дверь открылась полностью. Женщина, хорошо одетая, элегантная. Улыбается, глядя в сторону, рука — кольцо, пальцы — лежит на двери, на ногтях розовый маникюр. Ковер в прихожей и стол; арочный проем. Взгляд внутрь и мимо. Камин.
Здравствуйте, пробулькал он. Мне очень жаль. Простите, что так вышло. Жар вокруг шеи, там, где новый галстук. Потянулся к обогревателю. Солнце обрушивалось на него, расщепляло, раскалывало ему голову. Я уберу его оттуда. Но я не могу его отвести. Может, вы его отведете. Простите, простите, говорил он женщине. Он пятился от нее, отступал.
— Да? — сказала она.
— Жарко, — сказал он. — Можно мне присесть на минутку?
Взять пузырек с витаминами. Гемо–ти–тичными. Он засмеялся; оба они засмеялись, и она держала дверь открытой, так что он смог пройти мимо нее в прохладный сумрачный коридор, совсем беззвучно, все звуки терялись в ковре. Белые испанские стены, им тысяча лет. Он даже не смел дышать.
— Мой муж дома, — сказала она, идя впереди него. — Думаю, вы хотите подождать.
— Спасибо, — сказал он, найдя кресло.
Черная кожа; его руки обследовали кресло, узнавали его.
— Всего минутку. — Спиной к нему, у другой широкой арки, в дальней комнате. За портьерами.
— Все в порядке, — сказал он, усаживаясь.
— Вы уверены?
— Да, — сказал он. — Спасибо.
Он уставился в пол. Потом, неожиданно, в его руках появилась, удерживаемая в равновесии, китайская чашка с кофе, ложкой и всем прочим. Он уставился на нее в ужасе; она наклонилась, скользнула и вернулась на место. Одна черная капля, большая, как галоша, упавшая ему на ногу сбоку, пронизавшая брюки; он не сводил с нее взгляда, кивая. Скрыть из виду. Вы об этом не узнаете. Он скрестил ноги, чтобы спрятать пятно.
— Не беспокойтесь вы так, — сказала женщина.
— Куда мне, к черту, беспокоиться, — возразил он, изо всех сил удерживаясь, чтобы не рассмеяться. — Это вы обо мне не беспокойтесь. — Он раскачивался из стороны в сторону.
Вот я какой. Вроде лодки.
К этому привыкаешь.
— Честь — вот что нужно иметь, — сказал Эл Миллер. — Это как доверие в финансовом мире. Чек проходит через двадцать рук, прежде чем в дело вовлекаются какие–то реальные деньги. Я считаю, что честь надо принимать на веру так же, как мы принимаем на веру чек. Иначе вся система развалится.