Шаманова Гарь

Черненок Михаил

Чимра нахмурился:

– Придержи язык за зубами. За такие контрреволюционные разговорчики ОГПУ ставит к стенке даже порядочных людей. Проблема, Степа, в том, что у советской власти пока нет хороших специалистов. Старые разбежались по миру, как крысы с тонущего корабля, а новые сами не рождаются. Приходится идти на риск в кадровом вопросе. Почему, думаешь, я к тебе приехал? Ты, опытный таежник, разве откажешь в дельном совете корабельному другу?

– Конечно, не откажу.

– Вот и давай толковать по делу…

Долго проговорили в тот вечер

Иготкин и Чимра. Темелькин слушал их разговор молча, посапывал трубкой. Только, когда начали обсуждать, где лучше вести промысел, старый хант вынул из прокуренных зубов трубку и сказал:

– В Шаманову тайгу ходить надо.

Упоминание о Шамановой тайге напомнило Степану смерть отца. Темелькин это заметил и быстро заговорил:

– Пошто, Степан, надулся? Плюнь на шамана! Большим народом пойдем, артелью! Много-много людей шаман боится. Плюнь!..

Степан невесело улыбнулся. Тесть его умел считать только до трех. Один, два, три, а дальше у ханта шло «много» и «много-много».

…Следующим вечером потянулись лисьенорцы к дому Иготкина. Заходили в прихожую, здоровались и молча рассаживались по лавкам. Изредка перебрасывались скупыми словами между собой, чадили самосадом. Старики, повидавшие на своем веку самых плутоватых купцов, смотрели на нового заготовителя с любопытством. Ухмыляясь в бороды, покашливали.

Чимра заговорил спокойно, уверенно. Охотники не перебивали его. Но когда речь зашла о закупочных ценах на пушнину и дичь, старик Колоколкин, считавшийся в Лисьих Норах одним из удачливых охотников, ядовито заметил:

– Высокие цены, паря, даешь. Однако ловко надуваешь нашего брата?..

– Это не я даю, – посмотрев старому таежнику в прищуренные глаза, ответил Чимра. – Это, отец, советская власть дает.

– Какая нам разница, советская или немецкая? Все власти любят сласти, – съязвил старик.

Другие мужики на него зашикали. Еще гуще плеснулся к потолку табачный дым. Перебивая друг друга, заговорили охотники все враз об условиях заготовок, о начале промысла. Лишь Колоколкин молчал, пыхтел самокруткой. Вдруг он спросил:

– А как, господин-товарищ, будет насчет уравниловки?

– То есть?.. – не понял Чимра.

– Ну, вот, мил человек, расскажу совсем недавнюю быль. Под Томском живет мой двоюродный брат-хлебопашец. По указанию партейных мудрецов там всей деревней объединились в коммуну. И учудили: уравнялись в чинах-званиях, в еде – тоже. В одном не сумели уравняться – в работе до седьмого пота. Ну и что вышло?.. На первом же году проелись коммунары в пух и прах и пошли, горемыки, по миру с котомками за плечами. Не стало ни бедных, ни богатых. Все стали нищими.

– Коммуну создавать мы не собираемся, – ответил Чимра. – На промысел пойдем артелью. Разве, отец, у вас так раньше не охотились?

– Охотились. Но артель подбиралась как? Сильный – к сильному, слабый – к слабому. Теперь же, мил человек, как понимаю, ты хочешь собрать нас всех скопом. Значит, скажем, меня уравняешь с Сенькой. – Колоколкин небрежно показал на самого неудачливого

охотника Семена Аплина. – И опять же сурьезный вопрос: где такой артелью промышлять?

– Получать будет каждый за свою добычу, – вмешался в разговор Степан Иготкин. – А места в Шамановой тайге всем хватит.

Будто передернуло Колоколкина.

– В Шамановой?.. – переспросил он ехидно. – Пусть в нее идет тот, кому жизнь – копейка! Аль забыл, Степан Егорович, где твой папаша сложил голову?..

Не успел Иготкин ничего сказать, как заговорил Темелькин:

– Зачем на Сеньку тыкаешь пальцем, Иван Михалыч? Сенька в Бурундучьей тайге ходит, потому плохой. Там совсем худой охота. А ты, Михалыч, часто в Шаманову ходишь. Ваське-шаману ясак платишь! Зачем народ стращаешь?!

Побагровел Колоколкин. Резко поднялся и, протиснувшись сквозь толпу, скрылся за дверью. Следом вышмыгнули еще несколько человек. Основная же масса охотников осталась обсуждать необычный способ промысла – большой артелью. Расходились по домам с первыми петухами, а через неделю из Лисьих Нор вышел первый промысловый обоз.

Сезон начался на редкость удачно. Белки и соболя в Шамановой тайге было столько, что даже самые бывалые промысловики удивленно качали головами. Дичь тоже расплодилась за лето славно. Никогда раньше не охотившийся Чимра и тот приносил каждый день по нескольку глухарей.

Через месяц нагрузили десять санных подвод растянутыми на пялках шкурками и дичью, задубевшей от мороза, как камень. В числе других охотников сопровождать подводы до Томска отправились Степан Иготкин, Семен Аплин и Темелькин. Когда проезжали Лисьи Норы, в окне колоколкинского дома увидел Степан седую бороду Ивана Михайловича. Старик смотрел через примороженное стекло. Вероятно, от этого лицо его казалось искаженным и злым.

На приемном пункте «Сибпушнины» охотников встретили радушно. Хорошие деньги выручили лисьенорцы за добычу. На долю неудачника Аплина пришлась такая сумма, какой в другие времена он и за два промысловых сезона не выручал. Темелькин сиял от радости. По случаю удачи старый хант не преминул «царапнуть» чарку и почти каждому односельчанину задавал один и тот же вопрос:

– Кто дурак: Темелька или Ванька Колоколкин?

– Ванька дурак, – посмеивались охотники.

– Правда твоя! Шибко злой Ванька Колоколкин, потому дурак. Людей не любит – тоже дурак.

На обратном пути, возвращаясь на промысел, заночевали в Лисьих Норах. Дашутка встретила Степана тревожно. Едва они остались вдвоем, подала сложенный треугольником листок и, скрестив на груди руки, замерла в ожидании. Степан хмуро развернул записку.

«СТЕПКА УВОДИ СВОЮ АРТЕЛЬ ИЗ ТАЙГИ ЕЖЕЛИ НЕ УВЕДЕШЬ ПОЛУЧИШЬ ТО ЖЕ ЧТО ПОЛУЧИЛ ТВОЙ БАТЬКА», – без всяких знаков препинания было нацарапано крупными печатными буквами.

Дашутка грамоты не знала, но женским сердцем чуяла что-то недоброе. Пока Степан читал, она внимательно смотрела на его лицо, и он, заметив этот пристальный взгляд, спросил как можно спокойнее: