Шаманский бубен луны
Шрифт:
— Это другая Конева, — вдруг сообразила.
— Как другая? У вас что в школе две Ларисы Коневы?
— Одна.
— Вот и не спорь. Не удивлюсь, что ты со свои незрелым умом просто не заметила ее беременности.
Насчет незрелости жутко обидно, но мать права.
— Да у Коневой и парня не было. От кого она родила?
— От коммунистической партии, — съязвила мать и прикусила язык, поняла, что перештормила. — Вам Конева прямо все так и рассказала, с кем гуляла, с кем целовалась. Вот ведь доцеловалась, прости господи, шаромыжница.
Ася уселась за стол, открыла портфель, стала ждать, когда мать выйдет из
Оглянулась. Мать уже хотела вернуть ткань на полку, но, заметив Асин взгляд, вздрогнула, смутилась.
— Я тут подумала, у вас же скоро… а ну-ка там чего-то там пацаны, — замямлила, — ну вот тут тетя Мая прислала…
Эта ткань была подарком младшей сестра матери из Узбекистана. Обалденная, мягкая фактура в флоуроцветных цветах, с абстрактной фантазией по всему пурпурному фону. Мать не хило корежило от жадности, по сотому кругу повторяла движение спрятать-выдать. С трудом справилась, потребовала, чтобы Ася обязательно сшила платье с широким подолом. Чтобы кружила, а подол шел волнами, сама всю жизнь мечтала о таком. До Аси идея матери доходила с некоторым запозданием и слава богу, наверное, она бы лопнула от перенапряжения событий. Какой сегодня длинный и утомительный день.
— Тут пять метров, — положила мать отрез на стол. Завтра пойдешь в ателье. Хватит на широкую юбку, длинные рукава. Чтоб была на празднике королевишной.
На «королевишну» Ася улыбнулась. Господи, как хочется быть такой! Дворцовый зал. Музыка, вальс, кавалеры в эполетах!
— Скажи там в ателье, чтобы сделали срочно. Вот десятка.
Повезло, ничего не скажешь. У Аси, видимо, был какой-то придурковатый вид, потому что мать раз двадцать переспросила, дошло ли до нее. Ася слушала непривычно внимательно. Суть происходящего она вроде улавливала, но до конца не осознавала. Слова матери не укладывались в правильную форму, словно из разных заготовок собиралась одна большая дикая игрушка: голова динозавра, руки-ноги куклы, пушистый хвост кролика — на выходе получалось кривоногое, криволапое чудище. Непроизвольно стали выщелкиваться названия команды «А ну-ка, парни!»: Куклазаврики, дибизиврики, зверопоники, — ржаки будет до небес.
После последнего звонка все постепенно стали подтягиваться к классной комнате. Надо было обсудить сценарий. Мальчишки учесали вперед и уже перешептывались, перемигивались, девчонки подошли позднее. Класснуха предусмотрительно оставила класс открытым, а сама учапала на педсовет. Никто не знал, как приступить к организации. Ася смотрела на Шилкова, взглядом заставляла взять инициативу. Шилков отворачивался.
Начался галдеж. Время шло, ни один вопрос не был решен.
Ася глянула на часы, вышла к доске.
— Давайте серьезно. Как назовем команду?
— А ты чего тут раскомандовалась? — тут же понеслось со всех сторон.
— Командуйте вы.
— Отвянь.
— Пофиг на вас. Мне вообще-то надо в музыкалку, у меня выпускной
— Вот и вали. — Кропачев довольно хохотнул, отвернулся к Парфенову.
— Конец тебе, Кропа, — сквозь зубы процедил Парфенов, стал ловко протискиваться между партами, где-то на полпути обернулся к Асе.
— Тебе чо, больше всех надо?
Шилков отреагировал, вскочил, но Ася уже торопилась по длинному темному коридору к лестнице. Цеплялась за поручни и перепрыгивая через две ступени, круто и монотонно скользила вниз. На площадке второго этажа чуть не сбила первоклассника. Вовремя схватила его за шиворот. Малыш трепыхался свежепойманной рыбой. Проводила до отсека мелюзги, выпустила, он моментально пропал в омуте черного холодного коридора.
Шилков догнал Асю недалеко от горисполкома.
— Ты чего такая нервная?
— Отвянь.
— Грубая все-таки ты.
«Без сопливых знаю!». Шла молча, думала об этом. Ей уже наплевать, что о ней думает он.
— Ты тоже в музыкалку? — уже мягче спросила Ася.
— Нет, я за билетами в кино.
— Что за фильм?
— Зорро.
— Понятно. — Демонстративно завернула раньше и двинула по неудобной дороге через Татарский поселок. От последних снегов поселок занесло так, что дорога превратилась в тропинку, а высокие заборы сбавили в росте до колен пешеходов. Это позволяло цепным собакам видеть прохожих в полный рост. Одна дура выскочила из сарая и забрехала совсем рядом. Видно, как брызгала слюна, из-под ошейника разлеталась драная шерсть. Шилков догнал Асю, пошел следом.
— Чего тебе? — Обернулась.
— Давай провожу.
— Не боишься Светличную?
— Ревнуешь?
— Вот еще! Просто не перевариваю.
— Не обижайся, я думал, ты как член дружины справишься.
От его поддержки ураган в душе Аси превратился в легкий сквозняк.
— Ага, — скептически согласилась. — Но не всем же быть Брежневыми.
На другой стороне улицы тоже образовалась клыкастая морда. Лай схватился на всю округу, звенели цепи, гремели деревянные колодки, кричали люди. На них обрушилось звериное многоголосье, словно шла фашистская облава на партизан.
— Пошли отсюда. — Ася попыталась повернуть Шилкова обратно.
— Скажи, что я прощен.
— Ух ты! — вспыхнула Ася. Кто-то просит у нее прощения, божечки светы. — Конечно, прощен.
Щеки Шилкова покрылись яркими пятнами. Сейчас он больше всего походил на розового пупсика. По его глазам Ася ощутила, что этот человек безмерно счастлив. Чувства незримого одухотворения высвечивались огромными звёздами в черном омуте его глаз. Словно все счастье мира сосредоточилось в одном теле, проникло в его самые мелкие клетки, наполнило смыслом, надеждой, историей. Эта одухотворенность фонтанировала как благородная радиация сотворения. Возрождала, высвобождала дополнительную энергию, которая передавалась Асе. Вдруг Татарский поселок перестал быть диким пригородом, в котором жили самые злые в мире собаки и Валька Бородулина. Город, школа, дом вдруг стали чем-то важным — нужнее многого, если не всего. Ася остановилась, чтобы ответить себе на вопрос. Что важнее, так же сильно любить, как Шилков, или чтобы тебя так же сильно любили, как Светличную? Кто из них больше счастлив? Раньше Ася завидовала Светличной, а теперь, глядя на Шилкова, подозревала, что скорее всего ошибалась, завидовать надо Шилкову.