Шампавер. Безнравственные рассказы

Борель Петрюс

Можно было бы найти в романе и другой, более конкретный вывод. Июльская монархия повторяет монархию Людовика XV, хотя и в ослабленном виде, потому что содержит в себе меньше зла. Преступления Июльского режима, голод рабочих, прибыли банкиров, легальное воровство торговли, легальные убийства суда когда-нибудь вызовут новую революцию, а вместе с нею придет возмездие и искупление. В романе эта мысль ясно не формулирована, но все, что в нем изображено, подсказывает такое заключение.

8

Тесно связанное с Июльской революцией

и революционными настроениями, творчество Петрюса Бореля, полное отвращения к буржуазии и мещанам, не вышло за пределы мелкобуржуазной идеологии. Вместе с тем оно необычайно показательно и даже типично для этой прослойки.

Революция была для Бореля утверждением свободы. Как понимал он эту свободу?

Уже во время Великой французской революции свобода понималась по-разному. Было два понятия, обозначавшиеся одним словом: свобода античная и свобода современная. Первая заключалась в том, чтобы принимать участие в управлении государством. Вторая – в том, чтобы как можно меньше от него зависеть. «Древние законодатели сделали все для государства, – писал Сен-Жюст в 1791 году, – Франция сделала все для человека… Права человека погубили бы Афины и Лакедемон; там думали только о дорогой родине, ради нее забывали о себе. Права человека укрепляют Францию; здесь отечество забывает себя ради своих детей». [375] В теории эту точку зрения приняли все, потому что для буржуазного общества она была единственно приемлемой. Об античной свободе, особенно после якобинской диктатуры, вспоминали редко и только в моменты практической надобности.

375

Sаіnt-Just. Esprit de la r'evolution et de la constitution de France (1791). – Oeuvres compl`etes, t. I. Paris, 1908, p. 265

Новое понятие свободы, которое развивалось либералами эпохи, было проникнуто индивидуализмом. Это была не столько свобода народа, сколько свобода личности – абстрактной, не связанной с обществом никакими нравственными узами и отвергающей все общественные обязанности как посягательство на ее достоинство и ее права.

Такая личность стремилась к отчуждению от других и к одиночеству. Требования, какие она предъявляла к революции и к обществу, не могли быть удовлетворены, так как свобода без обязанностей невозможна. Поэтому после первых же месяцев революции эта личность почувствовала себя в неволе. Пытаясь освободиться от обязанностей, она неминуемо должна была почувствовать ненависть к обществу в целом и к живущим в нем людям, которые налагают на каждого человека бремя долга и нравственной ответственности. Так начинается пытка мизантропии, которая не кончится, пока человек будет полагать свое счастье в абсолютной, анархической, невозможной свободе.

Так же понималась функция искусства. Оно тоже должно быть свободным – сперва от правительства и редакторов, потом от общественного мнения и, наконец, от обязанностей по отношению к обществу. Это – движение от разоблачительного искусства к «чистому» и вместе с тем бегство от действия к мысли, так как в сфере мысли

меньше столкновений, борьбы, опасностей и жертв, чем в сфере действия.

Одинокий человек, который ненавидит людей из любви к человечеству, ищет идеала, созданного по собственной мерке. Он не находит в мире ничего достойного внимания, кроме собственной страдающей личности, и потому единственное спасение видит в самоубийстве. Это логический конец, почти обязательный в теории и нередко осуществлявшийся на практике. В творчестве Бореля этот путь пройден с начала до конца и отражен во всех его фазах.

Отмечая столетие со дня смерти Петрюса Бореля, критик Клод Авелин назвал его «нашим отцом». [376] Но не следует преувеличивать. Индивидуалистически понятая свобода никогда не была ведущей силой больших революций, менявших пути человеческих обществ. Анархический индивидуализм никогда не мог вызвать политических акций крупного плана, и только ощущение плеча, солидарность огромных человеческих масс двигали общество по неизбежным путям исторического 'развития. Бунтарь-одиночка, замкнувшийся в своем бунте как в крепости или пустыни, не находит выхода в реальное, большое действие.

376

Aveline Claude. Noire p`ere P'etrus Borcl. Evocation radiofonique. Mercure de France, septembre, 1959.

Повести «человековолка» беспощадны к современному ему обществу, остроумны в своей критике и художественно выразительны. Это протест против того, что предложила миру новая форма буржуазной несправедливости, и вместе с тем отчетливое выражение индивидуалистического сознания, заблудившегося в отрицании и не нашедшего пути в будущее.

Ненависть к июльскому режиму помогла Борелю обнаружить в возникающем буржуазном обществе его основные пороки, но вместе с тем привела его к дискредитации самих принципов общественного существования. Не найдя в себе нравственной энергии, чтобы вступить в борьбу, и умственных сил, чтобы найти для нее точку опоры, ликантроп не смог ни преодолеть свое отчаяние, ни выйти из своего убогого и трагического отщепенства. «Безнравственные рассказы» свидетельствуют о том, что абстрактная и бездейственная любовь к человеку может перейти в человеконенавистничество, свобода оказаться неволей, а критика капиталистического общества без подлинного понимания будущего превратиться в проповедь имморализма.

В этом плане «Безнравственные рассказы» и до сих пор сохраняют всю свою современность.

* * *

«Шампавер» вышел в свет в 1833 году в издательстве Рандюэль Почти все книги, выпускаемые издателем Эженом Рандюэлем, имели на титульном листе виньетку, иллюстрирующую какой-нибудь из ярких эпизодов произведения Виньетка «Шампавера» изображала финальную сцену рассказа об Андреасе Везалии Во Франции рассказы Бореля были переизданы только один раз в 1922 году «Шампавер» стереотипно перепечатывается в трехтомном собрании сочинений Бореля (Р. Borcl Oeuvres Edition «La Force Francaise», Paris, 1922, 3 vol.)