Шантарам

Робертс Грегори Дэвид

На моем лице не выразилось ничего, и ее улыбка растаяла; она опять опустила взгляд на песок.

— Тебе приходилось убивать человека, Лин?

— Когда именно? — спросил я, гадая, что она имеет в виду: Афганистан или наше недавнее сражение с Чухой.

— Когда-нибудь?

— Нет.

— Я рада, — громко выдохнула она. — Хорошо бы…

Она опять замолчала. Издали до нас доносился шум праздника, радостный смех, перекрывавший рев духового оркестра. Рядом с нами музыка океана лилась потоком на податливый берег, а пальмы у нас над головой трепетали на освежающем ветру.

— Когда я пришла туда… в его

дом, в его комнату, он стоял и улыбался мне. Он был… рад видеть меня. И на какую-то секунду я отказалась от задуманного, мне показалось, что все прошло. Но тут я увидела в его улыбке… нечто грязное. Он сказал: «Я знал, что тебе захочется прийти еще раз…» — что-то вроде этого. И он… стал проверять, закрыты ли двери и окна, чтобы нас не накрыли…

— Не надо, Карла…

— Когда он увидел пистолет, стало совсем плохо, потому что он начал… не молить о пощаде, нет, а просить прощения. И мне было ясно: он прекрасно понимал… что он сделал со мной, какое зло мне причинил. Это было нестерпимо. А потом он умер. Крови было не так уж много — я думала, будет гораздо больше. Может быть, добавилось потом. А больше я ничего не помню до тех пор, пока не очнулась в самолете рядом с Кадером.

Она успокоилась. Я подобрал свернутую спиралью раковину, заостренную на конце. Я сжимал ее в кулаке, пока наконечник не проткнул мне кожу, и тогда отбросил на песчаную рябь у воды. Подняв голову, я увидел, что она смотрит на меня, сосредоточенно нахмурившись.

— Что ты хочешь знать? — спросила она напрямую.

— Почему ты никогда не говорила мне о Кадербхае?

— Тебе нужна голая правда?

— Разумеется.

— Я не могла тебе доверять, — сказала она, не глядя на меня. — Нет, не так. Я не знала, могу ли я тебе доверять. Но теперь я, пожалуй, знаю, — я могла довериться тебе с самого начала.

— О’кей, — произнес я, не разжимая губ.

— Я пыталась сказать тебе. Я пыталась удержать тебя в Гоа — ты знаешь это.

— Все было бы иначе… — бросил я, но затем вздохнул точно так же, как она, и сказал спокойнее: — Все могло бы быть иначе, если бы ты сказала, что работаешь на него, что ты завербовала меня для него.

— Я тогда убежала… уехала в Гоа, потому что мне… стало тошно. Дело в том, что эта затея с Сапной… была моей. Ты знал это?

— Нет! О Господи, Карла…

Глаза ее сузились, когда она увидела жесткое и разочарованное выражение моего лица.

— Не убийства, разумеется, — добавила Карла. Ее, по-видимому, шокировало то, что я счел ее способной замышлять кровавые злодеяния. — Это Гани повернул все таким образом. Для того, чтобы переправлять контрабанду в Бомбей и из Бомбея, им нужна была помощь людей, которые не хотели ее предоставлять. Моя идея заключалась в том, чтобы придумать общего врага, Сапну, и заставить всех сообща бороться с ним. Сапна должен был лишь расклеивать листовки, писать граффити, взрывать поддельные бомбы и создать тем самым впечатление, что действует опасный популистский лидер. Но Гани считал, что этого недостаточно, что надо запугать публику, и для этого начал совершать все эти убийства…

— И тогда ты уехала в Гоа.

— Да. Знаешь, где я впервые услышала об убийствах, о том, как Гани исказил мою идею? В вашей

Небесной деревне, куда ты водил меня на ланч. Твои друзья говорили об этом. Я была потрясена. Я пыталась остановить это, но все было бесполезно. И тут Кадер вдруг сказал мне, что ты в тюрьме и тебе придется оставаться там, пока он не добьется от мадам Жу того, что ему надо. И тогда же он велел мне… поработать с одним молодым пакистанским генералом. Мы уже встречались с ним по делам, и я ему нравилась. И я… работала с ним, пока это надо было Кадеру, в то время как ты был в тюрьме. А затем я просто… бросила все это. С меня было довольно.

— Но потом ты вернулась к нему.

— Я пыталась уговорить тебя остаться в Гоа со мной.

— Почему?

— Что значит «почему»? — Она нахмурилась; вопрос, казалось, раздражал ее.

— Почему ты пыталась уговорить меня остаться?

— Разве это не очевидно?

— Нет. Извини, но не очевидно. Ты любила меня, Карла? Я не имею в виду, так, как я тебя, но хоть сколько-нибудь? Ты любила меня хоть немного?

— Ты мне нравился.

— Ну да, ну да…

— Но это правда! Ты мне нравился больше, чем кто-либо другой. Для меня это совсем немало, Лин.

Я молчал, сжав зубы и отвернувшись. Выждав несколько секунд, она продолжила:

— Я не могла сказать тебе о Кадере, Лин. Не могла. Это было бы все равно, что предать его.

— Ну да, а предать меня — это запросто…

— Черт побери, Лин, это не было предательством, все было по-другому. Если бы ты остался со мной в Гоа, мы вместе вышли бы из игры, но даже тогда я не могла бы сказать тебе. Да и какое это имеет теперь значение? Ты не захотел остаться со мной, и я думала, что никогда больше тебя не увижу. А потом Кадер прислал мне известие, что ты убиваешь себя героином в притоне у Гупты и что я нужна ему, чтобы вытащить тебя оттуда. Поэтому я вернулась и опять стала работать на него.

— И все-таки я не понимаю, Карла.

— Чего ты не понимаешь?

— Сколько времени ты работала на него и на Гани до того, как началась эта заварушка с Сапной?

— Около четырех лет.

— Значит, ты должна была видеть немало из того, что творилось, — или, по крайней мере, слышать об этом. Ты неизвестно ради чего работала на бомбейскую мафию, или, точнее, на эту гребаную группировку, точно так же, как и я. Ты ведь знала, что они убивают людей, знала еще до того, как Гани свихнулся на этой своей расчлененке. Почему же… после всего этого на тебя так подействовали убийства, которые совершал Сапна? Вот чего я не понимаю.

Она пристально изучала меня. Я знал, что она достаточно умна, чтобы видеть, что побуждает меня бомбардировать ее этими вопросами. И хотя я старался замаскировать свою недоверчивость, усеянную колючками ригористического осуждения, я понимал, что она почувствовала это в моем тоне. Когда я закончил свою вопросительно-обвинительную речь, она хотела ответить мне сразу же, но затем сделала паузу, словно решила изменить свой ответ.

— Ты полагаешь, — произнесла она наконец, хмурясь с некоторым удивлением, — что я тогда уехала в Гоа, потому что… ну, раскаивалась, что ли, в том, что я делала и в чем участвовала?