Шантаж
Шрифт:
— Расскажи мне немного о себе, — вдруг попросил Довженко.
— Помнится, когда-то ты хвалился, что тебе и так обо мне все известно?
— Мы ведь уже выяснили, что я был немножечко самонадеян. Мне известны только факты, а за каждым фактом стоят какие-то эмоции.
— Тебе нужны мои эмоции?
Широкая хмурая складка пересекла высокий мужской лоб.
— Получается, что нужны.
— Тогда ты тоже ответишь на мои вопросы и не станешь говорить «замолкни», — голос чуточку дрогнул, выдавая прошлую обиду.
Довженко
— Хорошо, давай так: вопрос ты, вопрос я, — предложил Валера, — только чур не обманывать, говорить максимально откровенно.
— Д-давай…
Наверное, мне не стоило соглашаться, нельзя впускать шакала в свою душу, но любопытство победило, тем более, о других ничего не значащих вещах мы уже поговорили. Обсудили погоду, фильмы, даже немного коснулись политики.
Кто первый задает вопрос? — спросила я.
— Говорят, мужчины должны уступать дамам.
— Предрассудки! Мне кажется, сегодняшние мужчины убеждены, что они никому ничего не должны.
— Как хочешь, — пожал плечами Валера на мою феминистическую выходку, — тогда первым спрашиваю я.
Не будешь умничать, Ира.
— Когда ты начала делать своих кукол?
Невольно улыбнулась… про кукол я действительно могла говорить часами, это он зря спросил.
— Давно, еще в детстве, мне было лет десять.
— Трудное детство, деревянные игрушки, прибитые к полу? — иронично приподнял брови Довженко.
— Нет же… Я ведь дочка генерала. Папа был строгий, но в куклах у меня не было недостатка, из каждой поездки привозил. А я их разбирала на запчасти, мне хотелось понять, как они устроены. Хотя, возможно, изначально увлечение куклами проистекало из банального эгоизма, мне хотелось, чтобы мои куклы были самыми лучшими, и все девочки мне завидовали.
— И как, завидовали?!
— Нет, сначала смеялись, поскольку мои первые куклы были ужасными страшилищами.
Валера тоже засмеялся и легонько, будто ласково, сжал мои пальчики в своей лапище.
— Ну, а потом это выросло в потребность создавать что-то новое, красивое, трогательное. Я стала читать, записалась в художественную школу, там было направление по лепке. Чтобы сделать даже самую простенькую куклу, нужно быть немного скульптором.
— Задавай теперь ты вопрос, — удовлетворенный моим ответом милостиво разрешил Валера.
А я вдруг растерялась, не зная, о чем спросить. Точнее, вопросов было много, очень много, но почему-то они все разбежались в голове, не желая формулироваться в какую-то связную мысль. Итак, на чем мы остановились прошлый раз, когда я получила первое «замолкни»?
— Откуда у тебя эти ужасные шрамы по всему телу?
— Чечня, бои под Комсомольском, — бесцветным голосом сказал Довженко, а в серых глазах стала появляться пугающая пустота. Темно-темно и очень страшно. —
Вспомнился наш разговор в моей мастерской:
«— Весьма жуткое зрелище, — изогнув губы в кривой улыбке, произнес Довженко.
— Да, неподготовленному взору, пока еще не соединены руки, ноги и остальные части кукольного тела, все это действительно может показаться ужасным… Но я занимаюсь куклами почти двадцать лет, и за это время привыкла.
— Я видел нечто подобное, только совсем не с куклами».
— Мне очень жаль… — голос опять дрогнул, погладила в знак поддержки своими пальцами его широкую сильную ладонь. Довженко натянуто ухмыльнулся на мою нежность, скорее, даже хищно оскалился.
— Я похоронил тогда почти всех своих ребят. Всех!.. — словно обвиняюще продолжил он. — И сам больше месяца провалялся в госпитале.
Наверное, это тяжело… Война накладывает тяжелый отпечаток на психику человека. Видимо, поэтому у него появляется иногда такое пугающее выражение лица.
— Теперь моя очередь задавать вопросы… — Валера уже пришел в себя и смотрел с ехидцей. — Расскажи мне, хорошо быть единственной дочкой генерала?
На мужском лице чудилась издевка.
— Если честно, не очень… Папа был довольно жестким человеком, да еще и с амбициями. Наверное, работа накладывала отпечаток. Все мое детство прошло под девизом: «Ты должна быть хорошей девочкой».
— Вот как… Я думал, ты была маленькой капризной принцессой, все желания которой немедленно исполнялись.
— Ты смеешься?! С генералом Кольцовым были невозможны капризы, он никому не давал спуску, даже семье. Мне только с мамой удавалось немного покапризничать, и только в отсутствии папы. Я должна была хорошо учиться, заниматься танцами, всегда прилично одеваться, не водиться со всяким сбродом. Это очень давило.
И страх перед папиным неодобрением до сих пор сидит во мне. Я ведь никогда и не была свободной, сначала надо мной довлел отец, потом Сергей. И каждого, по сути, мало интересовало, что там у Ирочки внутри делается, лишь бы внешняя картинка была идеальной.
— А ты хотела быть плохой? — серьезно спрашивал Валера, внимательно заглядывая мне в глаза.
— Иногда. Просто я всегда была такой, как хочет папа… и кажется, никогда не была собой.
— И что, ты не пыталась бунтовать?
— Трудно бунтовать, если тебе с детства внушали мысль: «Папу нужно всегда и во всем слушаться». Я ужасно боялась, что он подумает обо мне плохо.
Лицо Довженко стало задумчивым, хмурым, смотрит вперед, но, наверняка, совершенно не видит красот сочинского парка.