Шантажистка
Шрифт:
В третий раз за утро мне на глаза наворачиваются слезы. Возможно, прочитай я это письмо в двадцатичетырехлетнем возрасте, жизнь моя сложилась бы по-другому. Вот только что теперь-то плакать?
— Что там, Билл? — волнуется Клемент.
— Прочитай сам. — Я протягиваю ему листок. Затем вновь обращаюсь к Розе: — Почему ты сохранила эту страницу? Ведь ты должна была понимать, что, если бы о ней стало известно, замыслу твоей сестры пришел бы конец.
— Разумеется, поэтому-то она и выбросила эту часть письма в мусор. А я тайком достала листок.
— Ты не ответила
— Потому что знала, что в конечном счете план Эми провалится и однажды мне придется отвечать перед вами. Это мое единственное средство доказать вам, что я не такая, как она.
— Возможно, и не такая, но ты все равно ведь соучастница.
— Я этого не отрицаю. И не снимаю с себя вину. Но вы должны понять Эми, чтобы разобраться, почему я стала ее соучастницей.
— Совершенно не испытываю желания понимать твою сестру. Она — сущее воплощение зла.
— Она вовсе не зло, Уильям. Она тоже жертва.
— Да что ты? — фыркаю я. — Что-то не верится.
Роза молчит, однако что-то подсказывает мне, что у нее припасено еще одно откровение.
— Ну так?
Женщина крепко жмурится и делает глубокий вздох.
— Ладно, — произносит она наконец. — До того, как мама стала работать в Хансворт-Холле, мы были обычной семьей и жили обычной жизнью. Как я считала… Оказалось, мой отец годами насиловал Эми, и однажды она… Однажды она просто не выдержала. Как-то вечером он прокрался в ее спальню, только на этот раз она его поджидала. Спряталась за дверью и ударила его в спину ножом. Одиннадцать раз. Он умер еще до приезда скорой помощи.
— Боже.
— Без дохода отца дом у нас изъяли за долги, и потому маме и пришлось устроиться сиделкой к вашему отцу. Нам просто надо было где-то жить. Эми несколько лет лечилась, вот только оказалось уже поздно. И мы с мамой усвоили, что, если потакать Эми, жить становится несколько проще. Звучит глупо, но мы боялись… Мы боимся ее.
Я даже не знаю, что и сказать. Клемент, однако, высказывается:
— Трагично. Извращенно, но трагично.
— Как я и говорила, — продолжает Роза, — это не оправдание, а объяснение. Я вовсе не защищаю поступки Эми… То есть наши поступки.
Какое бы сочувствие я теперь ни испытывал к Эми и уж, несомненно, к Розе, это все же не отражается на моей жажде правосудия. Если бы Клемент не настоял вернуться в Хаунслоу — и, коли на то пошло, если бы я не закрыл глаза на бредовость его заявлений, — я бы уже как пить дать сидел за решеткой.
— Роза, мне очень жаль. Несомненно, тебе через многое довелось пройти, но ты ведь понимаешь, что я не могу просто закрыть глаза на случившееся.
— Понимаю. Дайте мне попрощаться с мамой, и я сама сдамся полиции.
Я смотрю на Клемента. Он пожимает плечами.
— Даю тебе время до двух часов. Если к тому времени ты не признаешься во всем полиции, я откажусь от своего обещания помочь твоей матери.
Женщина кивает и клятвенно заверяет, что явится с повинной. Вот только цену ее словам я уже знаю.
— Роза, я на полном серьезе, — сурово предупреждаю я. — Как только
— Единственная причина, по которой я согласилась принять участие в шантаже, это помощь маме. Я сдержу свое слово, если вы сдержите свое.
— Прекрасно. А как насчет Эми?
— Позвоню ей и скажу, что все кончено. Вот только не могу обещать, что она сделает верный выбор.
— Не сомневаюсь, полиция вскоре ее схватит. На данный момент у меня уйма дел, но чуть позже, разумеется, я дам показания. Всем пойдет только на пользу, если Эми тоже сдастся сама.
— Не могу обещать, что она послушает, но попытаюсь ее уговорить. Спасибо вам, Уильям, и, хотите верьте, хотите нет, я искренне раскаиваюсь в случившемся.
Вдруг в конце коридора возникает Анна. Она хмуро постукивает по циферблату своих часов:
— Я же говорила, пятнадцать минут. Теперь-то вы закончили, надеюсь?
Клемент с улыбкой хлопает меня по спине и отзывается:
— Ага, дорогуша, закончили!
33
В «Обитель с садом» я вошел как приговоренный.
А покидаю как заключенный, внезапно получивший досрочное освобождение.
Пока мы с великаном бредем по Адам-стрит, пытаюсь проанализировать череду утренних событий. На меня обрушивается лавина противоречивых мыслей и эмоций: одни позитивные, другие негативные. Тем не менее одного ожидаемого чувства я все-таки не испытываю. Совершенно не ощущаю ликования по поводу закрытия трагичной главы своей жизни. Цепь событий, запущенная почти два десятилетия назад, достигла совершенно неудовлетворительной развязки.
И самая неудовлетворительная ее составляющая — письмо моего отца, по крайней мере, заключительная страница. Пускай отец и надеялся, что я воссоединюсь с сестрой, он невольно предоставил мне и веский довод не делать этого. Габриэлле уже тридцать лет, и ей наверняка известно, кто ее настоящий отец. Как-никак, в свидетельстве о рождении черным по белому прописано его имя. Несмотря на это, за все годы она не предприняла никаких шагов, чтобы связаться со мной. Подозреваю, по той простой причине, что в ее семье я окажусь лишним. Вырастивший Габриэллу мужчина всецело заслуживает звания отца, и, вероятно, ей совершенно не нужно или не хочется, чтобы я служил напоминанием, что Кеннет вовсе не ее биологический родитель.
Увы, придется признать, что сестру я не обрел. Я обрел тайну, которую обязан хранить ради блага всех причастных.
— О чем задумался? — бодро спрашивает Клемент, когда мы оказываемся в самом конце Адам-стрит.
— Да так.
— И все же?
— О всякой ерунде.
— Да ну? Что-то ты не кажешься довольным разоблачением этой бабы, как бы ее там ни звали.
— Ах, не пойми меня неправильно. Ты даже представить себе не можешь моей радости. Вот только… Все возвращается на круги своя. Ничего толком и не изменилось.