Шапка Мономаха
Шрифт:
Блуд, оскальзываясь в грязи, яростно тащил к виселице третью бабу. Он почти дотянул ее и вдруг встал как вкопанный, в ужасе искривив морду. Под вспышкой молнии из ворот смерти шагнул Добрыня. Баба вырвалась и убежала. Взметнувшаяся дубина далеко отбросила Блуда, превратив его череп в месиво. Видевшие это бойники одеревенели.
– Теперь я ваш вожак, – повторил Добрыня слова Блуда. – Меня слушаться.
И стал распоряжаться.
Гроза быстро кончилась. Олексу, злого, чуть не утонувшего, вытащили из ямы. Для начала он попытался стукнуть
– А что здесь было? – осведомился удивленно.
– Долго рассказывать.
Пока кострище не просохло, Добрыня велел скинуть наземь тушу Соловейки. Потом потребовал топор и отрубил уродливую башку. Сунул в мешок.
– Зачем? – подозрительно спросил Олекса. Он уже отобрал у кого-то в избе вареный кусок мяса и алчно жевал.
– Для князя, – сказал Медведь, нисколько не сомневаясь, что князю это понравится.
Попович фыркнул. Добрыня задумчиво посмотрел на дуб и попросил Олексу:
– Слазь наверх, погляди, что там.
– А сам чего? – покосился на него попович. – Я к тебе отроком на посылках не рядился.
– Воняет там, – объяснил Медведь. – Не люблю этого. Найдешь серебро, скинь на землю.
Услышав про серебро, Олекса впихнул в рот остатки мяса и без слов потопал к дубу. Быстро взобравшись, исчез в листве.
– Е-есть! – раздался вскоре вопль, затем треск веток, и под дерево со звоном упал кожаный мешок. За ним прилетели еще два.
Разбойное население явило интерес. Добрыню спросили, что он хочет делать с серебром. Самозванный главарь бойников вдумчиво оглядел шайку.
– Каждый возьмет долю и – шасть отсюда. Далеко и насовсем.
Лесные люди загомонили, потянулись к мешкам. Добрыня развязал первый, стал щедро отсыпать в подставленные руки. Бойники дрались, ругались и требовали добавки.
– Зря ты так, – недовольно кривил губы Олекса. – Оно же награбленное. На нем кровь.
– Если не отдам, они будут злые, – объяснил Добрыня.
Два мешка опустели быстро. Кому не досталось, тем Медведь отсыпал из третьего. Бойники, попрятав серебро, не расходились – поглядывали на последний мешок, почти полный.
– А если прознаю, что опять промышляете лихим делом, – объявил Добрыня, – найду и порву в клочья.
Душегубы с ворчаньем разошлись. Добрыня отсыпал половину оставшегося серебра в пустой мешок. Бросил Олексе: «Твое». Побурчав, тот взял.
Напоследок Медведь сходил к капищу, выворотил из земли змеебородый идол Велеса и долго бил по нему топором. Оттяпал деревянную голову, бросил к кострищу.
– Я не твой, понял?
Дорогу через лес Добрыня запомнил хорошо. Пока ехали сквозь буреломные дебри, Олекса молчал, пришибленно озираясь. Но едва выбрались к реке, язык у него опять развязался.
– Я тебе по гроб жизни... В первой же церкви поставлю за тебя толстую свечу. Никогда не думал, что попаду в такое. Ты меня от смерти спас. Без тебя я бы… Я, конечно, и сам бы мог. Только б из ямы вытащили,
– Вымыться сходил бы, – оборвал его Добрыня, разводя на берегу огонь. – И одежу твою проварить надо. Я у бойников котел захватил.
Олекса захлопнул рот и, оголившись, посрамленно полез в реку. Долго отмокал, скребся песком до малинового цвета. Добрыня подвесил над огнем воду и тоже пошел искупаться. Попович, вынырнув, уставился на него.
– Это у тебя чего?
На широких плечах и спине Добрыни багровели страшные зарубцевавшиеся полосы, совсем недавние.
– С медведем поспорил, кто сильнее, – нехотя ответил он.
Олекса выбрался из воды, снял с груди темный серебряный крест и протянул ему.
– Будь мне крестовым братом, – попросил.
Добрыня взял крест и, подумав немного, повесил на шею рядом с большим желтым камнем, внутри которого сидел жук-навозник.
– Ладно, – сказал. – Только отдать нечем. Некрещеный я.
– Так ты что, ни в Велеса, ни в Христа не веруешь? – сильно удивился попович. – Как же ты собрался служить киевскому князю?
– А что – некрещеных не берут? – встревожился Медведь.
– Да как тебе сказать, – чесал в голове Олекса. – В язычестве погибать при княжьем дворе уже давно не принято. Дружина засмеет, князь косо смотреть будет, и все такое. В общем, крестить тебя надо.
Добрыня опустил глаза на крест и вздохнул. В Велеса он верил. Если б не верил, стал бы по нему топором махать! Да и как не верить, если Велес от рождения считает его своим. Много всего в лесу показал, многому научил. Вот только не хотел Добрыня, чтобы кто-то считал его своим имуществом. А волхвов не любил за лютость.
15
Киевский воевода Путята Вышатич ехал широкой улицей к Михайловой горе. Лето выдалось паркое, назойливое, воевода то и дело смахивал пот со лба. Но пот не мешал зорко оглядывать стороны, проплывавшие мимо богатые боярские усадьбы. Попритихли нынче старые киевские бояре, усмехнулся Путята. Чуют, к чему дело идет, куда весы клонятся. Все реже теперь требуют от князя, чтобы советовался с ними, все чаще уверяют его в дружбе и преданности. Святополк же знай себе мотает бороду на палец, копит пыл и растравляет крутой нрав. То-то еще будет. Оттого и воеводе надо держать глаза и уши настороже.
Впереди показался двор тысяцкого Яня. Хороши хоромы у братца, думал Путята, широко отстроился в стольном граде за двадцать лет, с тех пор как из Киева во второй раз выгнали князя Изяслава. Да неведомо, кому все это оставит.
Ворота Яневой усадьбы растворились, на улицу выехал с десяток конных. Путята остановил своих отроков, навострил очи. Заметив воеводу, те повернули в другой конец улицы.
– Это кто ж такие? – вслух размышлял Путята. – На дворских не похожи.
– Вроде сотские рожи, – подсказали дружинники.