Шардик
Шрифт:
28. Эллерот раскрывает свои карты
— …И оставить все, что я имел в Дильгае!..
— Охолони, Молло.
— Я не намерен жить в этой паршивой империи… и ближе чем в десяти днях пути от ее границы… этот треклятый медвежий жрец… как он там себя называет?.. Килдрик, ага…
— Будь благоразумен, Молло. Возьми себя в руки. Ты ведь покинул Дильгай не потому, что рассчитывал заделаться губернатором Кебина, и уж тем более не потому, что правители Беклы тебе что-то пообещали. А потому лишь, что хотел вступить в наследство семейным поместьем, во всяком случае, ты мне так сказал. Эту возможность никто у тебя не отнимает, и сейчас ты находишься ровно в том же положении, в каком был недавним вечером, когда ужинал со своим приятелем-скотоводом.
— Не говори
— Возможно, так оно и есть.
— Но черт возьми, никто здесь еще даже не поинтересовался, какую сумму мы положили выплатить, так что у них нет повода для недовольства. Но в любом случае кебинские землевладельцы будут считать, что я их подвел — плохо разыграл свои карты, — а теперь на мое место поставят какого-нибудь малого, который даже не из местных, и уж он-то сдерет с них вдвое больше без всякого зазрения совести. Кто мне поверит, если я скажу, что понятия не имею, почему мое назначение не утвердили? Мне еще повезет, если никто не попытается прикончить меня в отместку. Не то чтобы меня это беспокоило, впрочем. Ну есть ли лучший способ разозлить человека, чем дать ему что-нибудь, а потом вдруг отнять?
— Пожалуй, нет. Но, дорогой Молло, чего еще ты ожидал, заводя дружбу с этими медведепоклонниками? Меня удивляет, что возможность такого поворота событий не пришла тебе в голову с самого начала.
— А разве сам ты не завел с ними дружбу?
— Ни в коем случае — скорее наоборот. Ко времени, когда эти дикари неожиданно явились изумленному миру, я уже был баном Саркида, и именно они долго и пристально ко мне присматривались, прежде чем решили, с учетом всех обстоятельств, оставить меня в покое, — хотя еще неизвестно, разумно ли они поступили. Но смиренно идти к ним на поклон, как ты, и практически выпрашивать хлебную должность; предлагать, в сущности, всячески содействовать поражению Эркетлиса и дальнейшему развитию работорговли… А кроме того, они все ужасно скучны и неинтересны. Вот намедни вечером, в городе, я справлялся насчет театральных представлений. «Да что вы, — сказал старик, к которому я обратился с вопросом, — это все прекратилось с началом войны. Они говорят, мол, нет лишних денег на такие забавы, но мы-то уверены, все дело в том, что ортельгийцы ни черта не смыслят в драматическом искусстве. И еще в том, что театральные действа издревле входили в культ Крэна». Не могу даже передать, до чего мне стало скучно, когда я это услышал.
— Но как ни крути, Эллерот, твое пребывание в должности саркидского бана утверждено от имени Шардика. Этого ты не можешь отрицать.
— Так я и не отрицаю, дружище.
— Тогда скажи, дела с работорговлей сейчас обстоят лучше, чем в те времена, когда мы с тобой сражались плечом к плечу под командованием Сантиля?
— Если этот вопрос задан всерьез, то он явно не заслуживает серьезного ответа. Но видишь ли, Молло, я же не гуманист какой-нибудь, а обычный землевладелец, пытающийся жить мирной жизнью и обеспечивать себе средства к существованию. Ты даже не представляешь, как трудно успокоить и заставить прилежно работать людей, живущих с мыслью, что они или их дети в любой момент могут оказаться в рабстве. Странно, но их это беспокоит. Настоящая проблема с работорговлей в том, что это страшно недальновидная политика… грязная и непорядочная. Но не станет же человек покидать свое родовое гнездо потому лишь, что за углом поселился какой-то сомнительный медведь.
— Но почему ты явился сюда, к медведепоклонникам, собственной персоной?
— Возможно, как и ты, я хочу заключить наиболее выгодную для моей провинции сделку.
— Кебин находится на севере, а потому при любом раскладе останется в составе Беклы. Но Лапан —
— Боже мой, а ведь и верно, мог бы! Как же я сам не додумался-то?
— Тебе лишь бы шутки шутить, Эллерот, а мне вот ни черта не смешно. Ладно с ним, с губернаторством. Но меня бесит, что они выставили меня дураком перед людьми, знающими меня с детства. Ты только вообрази: «Глядите, вон он, вон! Возомнил, что будет губернатором и станет всем нам указывать да приказывать, а теперь возвращается домой с поджатым хвостом. О, доброго вам утречка, господин Молло, чудесная погода, не правда ли?» Ну как я теперь вернусь в свое поместье? Честное слово, я готов на все, только бы отомстить проклятым ортельгийцам. И что бы я ни сделал, все будет им по заслугам. Здесь я с тобой заодно: не терплю непорядочности в делах.
— Ты говоришь серьезно, Молло?
— Чертовски серьезно. Да я на все готов, чтобы свести с ними счеты.
— В таком случае… э-э… давай-ка выйдем и прогуляемся в каком-нибудь приятном безлюдном месте, где поблизости нет густых живых изгородей… ах, какое славное утро! Знаешь, каждый раз, когда я вижу Дворец Баронов, он выглядит как-то по-новому, но всегда из ряда вон и, на радость, не по-ортельгийски… Так на чем я остановился? А, да: в таком случае, возможно, я сумею привести тебя шаг за шагом к высотам головокружительного восторга — ну или куда-то вроде того.
— Ты это о чем?
— Видишь ли, Молло, к сожалению, я не тот простой славный парень, каким кажусь. С виду я ах какая душка, но в груди моей бьется сердце черное, как таракан, и почти такое же отважное.
— Судя по всему, тебе есть что сказать. Так говори прямо — обещаю держать язык за зубами, коли надо.
— А и скажу, пожалуй. В общем, тебе следует знать, что однажды, лет этак пять назад, когда Сантиль проходил через Лапан по пути из Беклы в Икет, у меня возникло острое желание взять своих людей и присоединиться к нему.
— Удивляюсь, что ты этого не сделал. Верно, долго колебался, но перспектива потерять поместье и все прочее тебя таки остановила.
— О, я колебался со страшной силой — прям весь исколебался. Однако в конце концов заставил себя принять решение выдвигаться с войском к Икету, но тут ко мне явился Сантиль собственной персоной. Да-да, перед самым началом отчаянной кампании, когда срочно требовалось все организовать и превратить Икет в военно-снабженческую базу, этот поразительный человек нашел время, чтобы проделать путь в семь лиг, поговорить со мной и ночью вернуться обратно. Думаю, он понимал, что я не подчинюсь никому другому.
— Ты подчинился Сантилю? А с каким разговором он приходил?
— Он хотел, чтобы я остался на своем месте и убедительно разыгрывал благожелательный нейтралитет по отношению к Бекле. Он полагал, что так от меня будет больше пользы, чем в случае, если я покину Саркид и у власти там поставят какого-нибудь вражеского наместника. И он был совершенно прав, разумеется. Мне крайне неприятно, что люди считают, будто я решил воздержаться от участия в войне, но таким образом я оказываю Сантилю более существенную помощь, чем если бы бросался на ортельгийских копейщиков с криком «ура!». Он получает важные сведения о перемещениях господина Гед-ла-Дана и другого генерала, Зельды: оба они сталкиваются со всевозможными трудностями всякий раз, когда проводят боевые действия поблизости от Саркида. Ну там гонцы бесследно пропадают, разные странные неприятности происходят, реквизированные продукты вызывают повальное желудочное расстройство и тому подобное. По моему твердому убеждению, если бы не Саркид, ортельгийцы уже давно обошли бы Сантиля с западного фланга и, скорее всего, взяли бы Икет. Но дело, конечно, требует очень тонкого подхода. Гед-ла-Дан — человек трудный и опасный, и мне пришлось изрядно постараться, дабы убедить его, что я склонен поддерживать скорее ортельгийцев, нежели противную сторону. Вот уже несколько лет я делаю все, чтобы он оставался при таком мнении и, с учетом моего влияния и хорошего знания Саркида, предпочитал держать на должности местного правителя меня, а не какого-нибудь своего соплеменника.