Шарль Демайи
Шрифт:
И Монбальяр взял пакет со стола.
– Да, – отвечал Мальграс, – вот вам весь номер в порядке.
– Плохой номер! – проговорил Монбальяр, перелистывая его. – Это ничего не выражает, ничего не затрагивает… Те, которых задевают в нем, отлично проспят сегодняшнюю ночь!.. А это что за глупость?
– Это стихи, – проговорил Мальграс, – знаменитого поэта… выдержки из его новой книги…
– А, – произнес Монбальяр, – я не прочел…
– Подписи, – проговорил вполголоса Молланде.
– Хорошо, тем хуже! – продолжал Монбальяр не слыша, – будем скромны эту неделю; но за то следующую
– Читали вы эту статью? – обратился Молланде к Монбальяру, – они вас жестоко язвят.
– Да, это один мальчик, желающий попасть к нам.
– Все же он ловко вас поддел, Монбальяр, – возразил Нашет.
Монбальяр пожал плечами.
– Пускай себе кричат. Я делаю свое дело. Ведь я плачу вам? И даже дороже, чем следует. Тогда что же? Зачем мы говорим о кокотках? А публика не говорит о них?.. Зачем мы критикуем все без разбора? А публика не критикует так же. Я освистываю тех, кого освистывают другие; тех, которые пользуются успехом, я муссирую. Мы не газета, мы – барометр. Никаких школ, никаких партий, никакой котерии; полное беспристрастие!.. Мы – публика, вот что мы такое! Или вы думаете, что публика, бросившая венок иммортелей мадемуазель Марс, поступила по-джентльменски? Она перехитрила немного даже «Скандал»!.. Скажут, что мы отбиваем хлеб от этих крикунов! Смеюсь над этим!.. И все это из-за каких-то шести сот несчастных подписчиков, которых они собрали чуть ли не силой!..
VI
Милостивые государи, – проговорил красавец собой, молодой человек, входя, – ваш слуга. Мое почтение собранию великих людей!
– Флориссак!
– Мы думали, ты умер!
– Дядя Мальграс уверял, что ты умер в своих владениях… в Блиши!..
– Фи! – воскликнул Флориссак, – я готов драться на дуэли в подтверждение того, что отлично себя чувствую.
– Так, значит, ты путешествовал вокруг света?
– Или вокруг самого себя, это гораздо дольше, – и Флориссак развалился на диване; освященный солнцем, с закинутой головой, с белокурыми волосами, которые как бы утопали в солнечном свете, он походил на Эндимиона.
– Что с тобой, Флориссак?
– Со мной? Ничего. Мне кажется, у меня сегодня меньше гения, чем вчера.
– Скажи же, дружок, – проговорил Монбальяр, – что новенького в свете?
– Ничего нет нового, кроме ново-отделанных шляп и новой совести… Солнце продолжает освещать мир. Это светило пользуется, право, странной долговечностью; оно походит на наших родителей.
– Говори за себя, Флориссак, – сказал Кутюра резким голосом. – Ты знаешь, я не люблю таких разговоров!
– Умолкаю: я уважаю все мнения, даже свои собственные.
– Да ну же, Флориссак, – снова заговорил Монбальяр, – ты должен знать кучу новостей…
– Я? Все что хотите! Со вчерашнего дня в моде зеленые платья с черным и зеленым бархатом… На Montagnes Eusses госпоже *** представили счет в сорок тысяч франков. Муж её в восторге, он боялся, что у неё совсем
– А разве нет? – проговорил Монбальяр.
– Милый мой, вы, кажется, думаете, что я родился на палатях, в болотистом Валлийском кантоне, от тамошнего уроженца с зобом и привратницы? Флориссак, что ты знаешь? И я вам буду даром показывать изнанку карт, оборотную сторону великих людей, открывать альковы, выворачивать на изнанку халаты, злоязычничать, заглядывать в замочные скважины и выведывать тайны Полишинеля! По теперешней публике, это все равно, что наличные деньги! Ах, если бы я не писал своих мемуаров…
– Ба! Вот забавно! Ты пишешь мемуары? Пожалуйста, покажи их нам!..
– Забавно, как совет ревизии! Я в них разоблачаю более народу, чем могу.
– У него всегда острота на языке, – сказал Монбальяр, принявшись писать.
– Милый мой, только один народ умеет делать бритвы и издавать газеты. Вот здесь болтают, рассказывают, собирают справки… В Лондоне человек, получающий жалованье, какое у нас идет префекту, просто приходит поболтать в редакцию газеты от 4 ч. до 5; он приносит материал, идеи, остроты, новости, словом все, что ты стараешься украсть у всякого встречного.
– Почему же ты не подражаешь?
– Милый мой, я смотрю на литературу, как на насильственное правление, которое держится только крайними мерами… А затем, желаю вам покойной ночи, – и Флориссак развалился на диване.
– Ты будешь спать? Какая глупость, – сказал Бурниш.
– Спать – глупость?!.. Бурниш, ты не умеешь жить!
– Если ты будешь спать, я прочту тебе завтрашний номер, – сказал Кутюра.
– Я его читал вчера… Я уверен, м-сьё Мальграс, что вы не воображаете, что я могу сделать глупость большую чем другие?.
– Я не из нескромных, м-сьё Флориссак.
– М-сьё Мальграс, в своей жизни я написал одну статью…
– «Последняя мысль жирного быка», – сказал Молланде.
– Да. Она была великолепна. Я был… одним словом, я был автором «Последней мысли жирного быка». Но люди несовершенны. Я имел глупость написать вторую статью… Бурниш, знаешь ли ты, к чему ведет вторая статья? К третьей, мой друг!.. Ах, я лишился прекрасного будущего!.. Потомство скажет обо мне: это был ремесленник!.. Однако, я вам сказал, что я из Неаполя? Вы не знаете? Я влюблен как гитара!.. В итальянскую танцовщицу… она немка… Я привез ее с собой. Ах, вы не можете себе представить, что такое багаж танцовщицы! Двенадцать дюжин туфлей, ребенок… Был момент, когда она хотела привезти и мужа!
– А ты кто? – спросил Нашет.
– Я собираюсь быть любовником: я целую на шее ребенка местечко, где были её поцелуи.
– Что вы будете делать в тридцать лет, м-сьё Флориссак? – произнес с ударением Мальграс.
– О, я отлично сохранюсь, – отвечал Флориссак, играя кистью подушки на диване.
VII
– А! Поммажо!.. Господа, настоящий светский Поммажо! – вдруг закричал Кутюра, увидав маленького человечка, довольно потертого, входившего в контору, подняв свою голову, точно святые дары.