ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.
Шрифт:
Первое и глубочайшее разочарование постигло Пеги в связи с событиями, связанными с делом Дрейфуса, которое стало важнейшим этапом его жизни.
Пеги заканчивал обучение в Нормальной школе, когда офицер Французского генерального штаба, еврей по национальности, Альфред Дрейфус был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Поводом для обвинения послужила опись документов (так называемое «бордеро») о состоянии французской артиллерии, найденная горничной, агентом французской контрразведки, в немецком генеральном штабе и переданная во французскую контрразведку. Явных доказательств того, что эти документы были составлены Дрейфусом, не было. Против него свидетельствовал полковник Анри, но сличение почерков ничего не показало. Тем не менее Дрейфуса разжаловали, и военным судом в 1894 году он был приговорен к пожизненному заключению на Чертовом острове (Гвиана). В 1896 году глава французской контрразведки полковник Пикар узнал, что майор Эстергази, офицер французского генерального штаба, поддерживает постоянные контакты с офицерами немецкого генерального штаба, и установил его виновность. Брат Дрейфуса, Матье, также направил
Факт несправедливого осуждения Дрейфуса явился тем узловым пунктом, вокруг которого разразился крупный политический кризис во Франции, поставивший страну у порога гражданской войны. Уже одно то, что Дрейфус был осужден по прямому требованию монархистов, клерикалов и антисемитов, сделало развернувшуюся борьбу за пересмотр его дела крупнейшим политическим событием, поскольку под лозунгом «за пересмотр» стало разворачиваться движение, направленное не только против реакционной военщины, но и враждебное всему государству. Весьма скоро, после нескольких неудачных попыток вооруженного переворота со стороны монархистов, правящие круги постарались свести все Дело к частному вопросу о судьбе самого Дрейфуса и, чтобы окончательно устранить конфликт, пошли не только на помилование Дрейфуса, но и на развертывание шумной кампании по борьбе с католической церковью.
Страстный дрейфусар, Пеги с неистовством и со страстью участвовал в развернувшейся борьбе. Он был окрылен возможностью бороться за справедливость, принять участие в «битве века» в одном строю со своими единомышленниками. Чувство дружбы, единомыслия было для Пеги чрезвычайно важным. Дружба была одной из связей с миром, тропинкой, которая неизбежно должна была, слившись со множеством других, привести к общему пути. Совместная борьба наполняла его жизнь не просто смыслом, но сознанием высокой цели. Однако, как выяснилось позже, это чувство разделяли не все его друзья. И когда правительство свело широкое движение протеста лишь к спорам в частном судебном разбирательстве, стало ясно, что единого фронта единомышленников и не было, поскольку и цели у них, в сущности, были разными. Пеги сражался за справедливость и за Град гармонии, а его друзья социалисты видели перед собой совсем другую цель: они уже делили министерские портфели. Эту ситуацию прекрасно понял и обрисовал А. В. Луначарский: «Все "пегисты" были в то время чистыми демократами-социалистами. Но они с ужасом отшатнулись от своих друзей-победителей, когда увидели, что большинство этих соратников сражались под знаменем правды лишь для того, чтобы, оттолкнувши противника от общественного пирога, присоединиться к нему с еще более развязной наглостью и с еще более жадным аппетитом на глазах у оставшихся голодными масс». [33] Пеги со свойственной ему бескомпромиссностью отвернулся от своих прежних учителей и кумиров, в том числе от своего друга и идейного наставника Люсьена Эрра и даже от Жана Жореса, перед которым преклонялся.
33
Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8 тт. М., 1965. Т. 5. С. 247.
Это первое столкновение Пеги с политикой определило его будущее положение человека, стоящего вне группировок и партий. Его обвинения в адрес политики прозвучат в будущем несколько необычно, но всеобъемлюще, ибо писатель считает, что политика отъединена от мистики, ползучий эмпиризм политики не позволяет ей поднять глаза на небо, она лишена трансцендентального начала, политика неизбежно приводит к борьбе за власть. Любопытно, но позицию Пеги можно объяснить с точки зрения его русского современника, философа старшего поколения Вл. Соловьева.
«Социализм… не хочет быть только исторической силой… он хочет быть высшей нравственной силой, имеет притязание на осуществление безусловной правды в области общественных отношений…
Социализм иногда изъявляет притязание осуществлять христианскую мораль.По этому поводу кто-то произнес известную остроту, что между христианством и социализмом в этом отношении только та маленькая разница, что христианство требует отдать свое, социализм требует брать чужое». [34]
34
Соловьев В. С. Чтения о Богочеловечестве: В 2 тт. М., 1989. Т. 2. С. 9–11.
Пеги
«Большинство не могло устоять против соблазна особого рода — оказывать огромное, интенсивное, неодолимое, необоримое влияние на людей, это опьяняло всех… Все, и среди них Жорес, вновь окунулись в привычную политическую деятельность. Они толкнули на этот путь французский социализм», — писал Р. Роллан. [35]
35
Роллан Р. Собр. соч. Т. 14. С. 662.
Остановимся подробнее на взаимоотношениях Пеги и Жореса, ибо история их конфликта и разрыва — это одна из самых трагических и мучительных, с нашей точки зрения, страниц в жизни Пеги, для которого со времени его юношеского увлечения социализмом Жорес был кумиром, а позднее стал старшим другом. Быть может, не менее болезненным был их разрыв и для Жореса, который очень ценил эту дружбу. В статье от 8.01.1900 года в Петит Репюблик он с большой добротой, теплом и без всякого намека на уязвленное самолюбие раскрыл разногласия, которые, как он хорошо понимал, все дальше и дальше удаляли от него Пеги. «Я не думаю, — писал он, — несмотря на сокровища таланта и страстной искренности, которые Пеги тратит на защиту своих убеждений… что нам будет достаточно в качестве некоего моралистского анархизма вызвать в индивидуальном сознании, через индивидуальное сознание тождество правды и справедливости. Нужно еще выковать предназначенные для пролетариата инструменты власти и правосудия. Конечно, может оказаться, что первый инструмент, вышедший из кузницы, будет примитивным и неумелым, зачастую не подчиняющимся нашей воле. Но знаете ли Вы сейчас что-либо лучше?». [36] Однако вспомним о бескомпромиссности Пеги, он был непреклонен. Его даже раздражали корректность и мягкость Жореса. «В неискренности этой учтивости мы не знаем, где начинается и где кончается правда», — писал он в 1901 году. [37] Еще в 1900 году, описывая историческую дуэль Геда и Жореса, Пеги отдал должное высоте мысли Жореса, его честности и доброте. Он посвятил Жоресу эссе на 50 страницах, полное восхищения и симпатии. Но оно осталось незаконченным, Пеги остановился на полуслове. Он вдруг понял, что начатый «…портрет перестает быть правдивым… Жорес уже более не моралист, каким был в начале… теперь он придает капитальное значение борьбе классов…». [38]
36
Цит. по: P'eguy Ch. OEuvres en prose compl`etes: En 3 volumes. T. 1. P 699
37
Ibid. P. 700.
38
Ibid. P. 700.
На самом деле корни конфликта между Пеги и Жоресом лежат в столкновении социализма, отличающегося унитарным мышлением революционного анархизма, с моральным, социальным и даже научным мистицизмом (здесь сказалось и влияние Бергсона) Пеги. Конфликт и полемика длились долго, последней каплей для Пеги стало намерение Жореса вновь ворошить дело Дрейфуса, которое для Пеги было «святая святых». Он понимал, что дело Дрейфуса не доведено до конца и в принципе не возражал против новой борьбы. Но он не допускал, чтобы Жорес взялся за это руками политика.
Разрыв с социалистами, среди которых у Пеги было много друзей, оказался не только мучительным с точки зрения нравственной, но и чрезвычайно затруднительным в материальном смысле. Двери Ревю Сосиалист оказались закрытыми для него. Он очутился в изоляции, его необычайно деятельная натура не находила себе применения. С 1897 года Пеги не дает покоя мысль о создании собственного социалистического издательства и книжной лавки при нем. Будучи стипендиатом университета, он не имел права приобретать недвижимость. На помощь приходит некий Жорж Беллэ, мелкий коммерсант, приятель одного из друзей Пеги. Его именем Пеги и воспользуется, купив на средства жены небольшую книжную лавку на углу улиц Кижас и Виктор-Кузен напротив Сорбонны. На ее же средства и с ее согласия было образовано небольшое издательство. О лавке Беллэ стоит сказать особо. Для ее открытия Пеги выбрал символическую дату — 1 мая 1898 года, и очень скоро современники стали называть ее бастионом дрейфусаров. Лавка походила на клуб, она была местом сбора дрейфусаров, друзей Пеги. Сюда приходили поспорить и обсудить политические новости. Здесь всегда было множество посетителей, но мало клиентов. Что касается издательства, то Пеги решил публиковать только те произведения, которые имели высокие этические достоинства.
Пеги печатает в своем издательстве драму «Жанна д'Арк», законченную им в 1897 году. Были проданы два экземпляра, остальные, пачками сложенные в лавке, использовались как скамьи.
В апреле 1898 года был закончен «Марсель», и в июне Пеги печатает его. В конце этой публикации он поместил имена девятнадцати рабочих типографии, принимавших участие в выходе книги. В августе 1898 года Пеги опубликовал книгу «Тщедушный носильщик» братьев Таро. Он с особым тщанием отнесся к изданию этого небольшого произведения и даже украсил его фронтисписом, выполненным бельгийским художником символистом Анри де Гру. В конце книги тоже были указаны имена всех печатников и наборщиков.