Шарлотта Корде
Шрифт:
Кто-то считает, что ненависть к Марату (внушенная или подкрепленная Барбару) стала причиной возникновения между Шарлоттой и Барбару чувства, близкого к дружбе. Взаимной симпатии. Некоторые, наоборот, говорят, что жирондисты украдкой посмеивались, глядя на экзальтированную провинциалку в нелепых платьях, являвшуюся как на работу в особняк Интендантства и молча с благоговением взиравшую на народных представителей. Возможно, глядя на Шарлотту, они ностальгически вспоминали мадам Ролан.
Но, несмотря на молодость, блистательный ораторский талант, на поддержку граждан и гражданок, как юных, так и матерей и отцов семейств, готовых идти за защитниками Республики, чтобы освободить столицу от ненавистного Марата и восстановить законность, среди жирондистов не нашлось никого, кто смог бы повести федератов на Париж. Ни епископ Фоше, ни Ларивьер, ни Кюсси, избранные от Кальвадоса, не обладали достаточной энергией для организации сопротивления; среди членов Административного собрания
62
Шуаны (фр. chouans, от chat-huant — «сова», крику которой подражали шуаны, подавая условный сигнал своим) — мятежные крестьяне, в 1792 году направившие оружие против Республики. Верхушка шуанов была связана с роялистской эмиграцией в Англии.
Девятнадцатого июня в церкви Сент-Этьен начали записывать волонтеров в армию федератов. В энтузиастическом порыве в список, возглавленный местным кюре, записалось почти полторы тысячи добровольцев. Когда же опьянение речами прошло, большинство волонтеров поспешили вычеркнуть из него свои фамилии. В конце концов стать «солдатами свободы» и идти на Париж сразиться с «тиранией разбойников, оскорбивших народ, вырвавших из его рук власть и растративших его достояние» выразили желание всего сорок пять добровольцев. Рассудительные нормандцы не хотели оказаться невольными пособниками роялистов. Ипполит Бугон-Лонгрэ, окончательно растерявшийся перед лицом надвигавшихся событий, с трудом заставил себя записаться в стремительно сокращавшийся список. Тем не менее Вимпфен пообещал, что поведет на Париж не менее шестидесяти тысяч человек. В Эвре начали свозить продовольствие и армейское снаряжение.
На улицах Кана царило лихорадочное оживление. Стихийные депутации приходили в штаб жирондистов, дабы поклясться в верности республиканским идеалам. Девушки подносили изгнанникам цветы и венки, перевитые трехцветными лентами. Жирей-Дюпре сочинял стихи и даже написал Нормандскую Марсельезу, положив на музыку Руже де Лиля новые слова:
О, гордый город наш, вперед! Настанет славы час для Кана; На знамени его увидят Девиз «Законы или Смерть».Жители с восторгом принимали строки, посвященные их городу, и во все глаза смотрели на известных депутатов. В атмосфере всеобщего оживления Шарлотта — к удивлению многих — все больше замыкалась в себе, а когда Леклерк спрашивал ее, когда они вновь пойдут в Интендантство, отмалчивалась и отпускала его. Воспитанная аббатисой-аристократкой, девушка не позволяла себе появляться в общественном месте без сопровождения, и Леклерк с одобрения мадам де Бретвиль исполнял роль компаньонки мадемуазель Корде.
Перестав посещать Интендантство и выходить на улицу, Шарлотта тем не менее пребывала в центре событий: в окно она видела шествовавших по городу «депутатов свободы», слышала их зажигательные речи и становилась еще мрачнее. Сомнений в том, кто главный виновник бед ее отечества, у нее больше не осталось. Пусть себе депутаты собирают армию — по мнению Шарлотты, чтобы сразить чудовище, армия не нужна. «Для него армии слишком много, он не заслуживает таких почестей; чтобы поразить его, достаточно одной женщины».Скорее всего, уединение понадобилось Шарлотте, чтобы разработать план убийства Марата. Полагают, сначала она хотела нанести ему удар кинжалом на трибуне Конвента, для чего, собственно, ей и понадобилось рекомендательное письмо к Деперре, ибо тот как депутат мог провести ее на место рядом с трибуной. Но, похоже, по дороге она отказалась от этого замысла, поняв, что таким образом «в сиянии славы» погибнет не только она, но и злейший враг, а его героическая гибель в ее намерения не входила. В том, что она погибнет сразу вслед за Маратом, разорванная на части его разъяренными почитателями, у нее сомнений не было — она помнила страшную гибель Бельзенса и Байе.
После долгих размышлений она, наконец, нашла повод попросить аудиенции у Барбару: ее подруга, канонисса Александрии де Форбен, вынужденная эмигрировать в Швейцарию, осталась без средств, а ей хотелось получать положенную ей небольшую пенсию. Почему Шарлотта решила ходатайствовать за подругу именно перед Барбару? Форбены родом из Авиньона, Барбару — из Марселя, и их семьи были знакомы, поэтому Шарлотта надеялась заинтересовать депутата судьбой подруги и под благовидным предлогом получить желаемые рекомендации.
Идем,Двадцатого сентября 1793 года Шарлотта, как всегда, в сопровождении Леклерка, явилась в Интендантство и сразу попросила провести ее к гражданину Барбару. В «Мемуарах», написанных Луве, когда он скрывался в пещерах Юры от якобинского террора, можно прочесть: «В Интендантство, где мы все размещались, к Барбару явилась молодая девушка высокого роста, стройная, благовоспитанная, со скромными манерами. Во всем ее лице, во всей фигуре поразительным образом соединились кротость и достоинство, свидетельствовавшие о чудной душе. С тех пор, как эта девушка приковала к себе взоры всего мира, мы вместе вспоминали обстоятельства этого визита, ибо теперь ясно, что милость, просимая ею для кого-то из родственников, была всего лишь предлогом. Истинным мотивом ее посещения явилось желание познакомиться с некоторыми из основателей той Республики, ради которой она готовилась принести себя в жертву. И, возможно, ей хотелось, чтобы потом, когда ее не станет, кто-нибудь запечатлел у себя в памяти черты ее лица. Так вот, в моей памяти они пребудут вечно».
63
Корнель. Полиевкт / Пер. Т. Гнедич.
Шарлотта попросила у Барбару рекомендательное письмо к министру внутренних дел, чтобы ходатайствовать за лишившуюся пенсии подругу. Барбару внимательно выслушал ее и обещал помочь, но заметил, что рекомендация изгнанника может навредить ее делу. Тогда она спросила, нет ли у него среди нынешних депутатов друзей, которым он мог бы рекомендовать ее, дабы те могли ходатайствовать за нее перед министром. Со своей стороны, Шарлотта предложила передать письма изгнанных жирондистов их друзьям в Париж. Барбару с радостью согласился, так как пользоваться официальной почтой было рискованно, и попросил Шарлотту зайти через несколько дней.
Мадемуазель Корде впервые разговаривала с человеком, бросившим вызов Марату, но не сумевшему победить его. О чем еще они говорили, помимо обсуждения способов помочь Александрии? Впечатление, произведенное Барбару на Шарлотту во время этой встречи, оказалось более сильным, нежели когда девушка лишь издали внимала его речам. После личного общения ее, видимо, перестала отпугивать красота «располневшего Антиноя», как иронически называли в то время Барбару. Если бы Шарлотта не прониклась симпатией к Барбару, вряд ли она стала бы писать именно ему свое последнее письмо.
Вскоре Шарлотта засобиралась в дорогу. Казалось, она уезжала без надежды когда-либо вернуться. Она сожгла все хранившиеся у нее газеты и брошюры политического содержания и в том числе случайно попавший год назад в ее руки листок с куплетами под названием «Анти-Марат», высмеивавшими граждан, попавшихся на удочку Чудовища.
Девушка посетила бывшую настоятельницу монастыря мадам де Понтекулан и вернула ей взятые у нее когда-то книги. Раздала свои книги, оставив себе только любимого Плутарха (толстый том «Жизнеописаний» она возьмет с собой в Париж). Навестила мадам Готье де Вилье, и, подарив ей одну из своих любимых безделушек, со слезами расцеловала ее в обе щеки. Удивленная столь необычным для подруги проявлением чувств, мадам де Вилье спросила, в чем причина ее печали, но Шарлотта не ответила. Папку со своими рисунками, кисти и карандаши она отдала маленькому Луи Люнелю, сыну столяра, проживавшего по соседству. Раздала подругам немногие имевшиеся у нее золотые украшения. Всем, кто спрашивал ее, зачем она едет в Париж, Шарлотта говорила, что намерена хлопотать за подругу, оказавшуюся в стесненных обстоятельствах в Швейцарии. Услышав такой ответ, приятельницы недоуменно пожимали плечами: хлопотать за эмигрантку, пусть даже и вынужденную, было опасно и, в сущности, безнадежно. Но Шарлотту это не смущало: предлог найден, значит, никто не узнает ее истинной цели. Бродя по знакомым улицам, она часто останавливалась, вглядываясь в людей, в дома. Как-то раз, простояв несколько минут возле игроков в карты, она повернулась и, опустив голову, медленно пошла прочь, бросив изумленным мужчинам: «Вы играете, а отечество погибает!» В другой раз, проходя мимо сидевших на лавочке кумушек, она в сердцах воскликнула: «Нет, Марат никогда не будет править Францией, даже если у нас не останется ни одного мужчины!» Возможно, она вспомнила, как несколько дней назад мадам Граншан, под впечатлением рассказов о преступлениях парижской черни, воскликнула: «Как могли случиться все эти ужасы? Неужели во Франции больше не осталось мужчин?» И принялась охать и сокрушаться вместе с мадам де Бретвиль. Шарлотта в беседу подруг не вмешивалась, но если бы мадам Граншан задала свой вопрос ей, она бы с уверенностью ответила: «Нет, не осталось». И заплакала бы. А если бы мадам де Бретвиль спросила, что ее так разволновало, ответила бы: «Я плачу над Францией, над моими родными и над вами. Пока жив Марат, кто может быть уверен, что он будет жить?»