Шарлотта Лёвеншёльд
Шрифт:
Когда барышни из Хольмы пришли в приходский совет, аукцион только что начался. На скамье в глубине комнаты сидели дети; старшая сестра держала на коленях трехлетнюю девочку, а остальные жались к ней. Они не кричали и не жаловались, лишь непрерывный тихий плач доносился из этого угла. Они были до того исхудалые и оборванные, что, казалось, хуже быть уже не может, но то, что ожидало их, представлялось им верхом несчастья. У стен сидела деревенская голытьба, которая обычно собирается на подобных аукционах. Лишь посредине,
Старший из детей, худой и долговязый мальчонка, стоял на столе, выставленный на всеобщее обозрение. Аукционист расхваливал его, говоря, что он годится и в пастухи и в лесорубы, и какая-то женщина, судя по платью очень бедная, подошла к столу, чтобы поближе разглядеть мальчика.
Внезапно дверь отворилась, и вошел Карл-Артур Экенстедт. Он остановился на пороге, оглядел комнату, а затем воскликнул, воздев руки к небу:
— О Боже, отврати от нас взор свой! Не смотри на то, что здесь происходит!
Затем он подошел к отцам прихода, сидящим за председательским столом.
— Прошу вас, братья во Христе, — сказал он, — не совершайте столь великого греха! Не продавайте людей в рабство!
Все присутствующие были крайне смущены его словами. Бедная женщина поспешно отошла от стола к дверям. Приходские тузы смущенно заерзали на скамье. Впрочем, их, казалось, скорее коробило неуместное вмешательство пастора в приходские дела, нежели их собственное поведение. Наконец один из них поднялся с места.
— Это решение приходского совета, — сказал он.
Молодой пастор, прекрасный как Бог, стоял перед ними, откинув голову, с горящими глазами. Видно было, что никакие приходские советы не остановят его.
— Я прошу заводчика Арона Монссона прекратить аукцион.
— Вы ведь слышали, доктор Экенстедт, аукцион назначен по решению приходского совета.
Карл-Артур, пожав плечами, отвернулся от Монссона. Он положил руки на плечо мальчика, стоящего на столе.
— Я беру его, — сказал он. — И за цену, ниже которой никто не сможет назначить. Я беру его под свою опеку, не требуя за это никакого возмещения у прихода.
Заводчик Арон Монссон вскочил с места, но Карл-Артур даже не удостоил его взглядом.
— Выкликать нет больше надобности, — сказал он аукционисту, — я беру всех детей разом и за ту же цену.
Тут все вскочили с мест. Лишь Элин Матса-торпаря и ее питомцы продолжали сидеть, не понимая, что происходит. Заводчик Арон Монссон пытался возражать.
— Выходит, будет все та же волынка, — сказал он. — Мы ведь затеяли этот аукцион, чтобы покончить с вечным попрошайничеством.
— Дети больше не будут побираться.
— Кто
— Христос, который сказал: «Пусть дети придут ко мне». Он поручится за малых сих.
Во всем облике молодого пастыря было столько властной силы и величия, что могущественные заводчики не нашлись, что ответить.
Карл-Артур приблизился к детям:
— Ступайте отсюда! Бегите домой! Я взял вас на свое попечение.
Они не смели двинуться с места. Тогда Карл-Артур взял младшую девочку на руки и вышел с нею из помещения приходского совета. Остальные дети гурьбой ринулись за ним.
Никто не остановил их. Многие из присутствующих, сконфуженные и смущенные, уже разошлись.
Но когда сестры вернулись домой в Хольму и рассказали обо всем матери, она заявила, что нужно сделать что-нибудь, чтобы помочь молодому пастору и его многочисленным питомцам.
Хозяйка Хольмы решила, что следует собрать денег на детский приют, и за этим-то и явились теперь ее дочери в пасторскую усадьбу.
Когда рассказ был окончен, Шарлотта поднялась и, плача, вышла из комнаты.
Она поспешила к себе наверх, чтобы там упасть на колени и возблагодарить Бога.
То, о чем она так долго мечтала, теперь сбылось. Карл-Артур предстал теперь истинным пастырем, вожаком своих прихожан, ведущим их по божьей стезе.
ТРИУМФ
Спустя несколько дней пасторша Форсиус заглянула однажды утром к мужу, который сидел за письменным столом.
— Ну-ка, старик, зайди под каким-нибудь предлогом в столовую. Увидишь кое-что приятное.
Пастор тотчас же поднялся с места. Он вошел в столовую и увидел там Шарлотту, сидевшую с вышиванием за столиком у окна.
Она не работала, а сидела, сложив руки на коленях, и смотрела через окно на флигель, в котором жил Карл-Артур. В этот день посетители неиссякаемым потоком шли к флигелю, и именно это привлекло ее внимание.
Пастор сделал вид, что ищет свои очки, которые преспокойно лежали у него в комнате. Одновременно он поглядывал на Шарлотту, которая с мягкой улыбкой следила за тем, что происходит около флигеля. Слабый румянец окрасил ее щеки, в глазах светился тихий восторг. Ею и впрямь можно было залюбоваться. Заметив пастора, она сказала:
— Весь день идут люди к Карлу-Артуру.
— Да, — сухо откликнулся старик. — Ни на минуту не оставляют его в покое. Скоро, видно, мне самому придется вести записи в церковных книгах.
— Только что пришла дочь Арона Монссона. Принесла бочонок масла.
— Как видно, для его приемных детей.
— Все любят его, — сказала Шарлотта. — Я знала, что когда-нибудь это должно произойти.
— Что ж, когда человек молод и красив, ему нетрудно заставить женщин проливать слезы.
Но эти слова не омрачили восторга Шарлотты.