Шарлотта

Остин Джейн

По большей части то, что она написала, отражало ее меланхолию, разочарование, сожаление о потере. Ее ощущение правды имело мало общего с героинями ее романов. Точнее, не имело вообще ничего общего. И если бы ее мировоззрение было изложено должным образом, ей о многом бы еще хотелось сказать. А вот теперь ее обожатель выжидающе взирал на нее. Ей оставалось только принять его горячие похвалы.

— Вы слишком добры, — сказала она, — я не претендую на такие лавры. Если бы к литературному творчеству меня понуждали мои амбиции, а не необходимость, я бы с радостью согласилась с подобным превозношением своих заслуг. Может быть, во мне и теплится искорка гениальности, но я всего лишь обязана снабжать свежим

материалом закоснелую ежедневную прессу. Боюсь, что вследствие этого я способна придумывать лишь небрежно состряпанные рассказы об отчаявшихся женщинах, которые, однако, живут надеждой, описывать их муки и страдания, а потом спасать их чудесным образом от гибели. Должна признаться, что я и в самом деле ощущаю их страдания, их отчаяние. Втайне я могу даже всплакнуть над их судьбой. Тем не менее я буду спасать своих подопечных — и в самом скором времени, — какими бы печальными ни были их жизненные обстоятельства. Потому что так и должно быть в моем творчестве, где небеса хмурятся на нас сверху, а потом солнечный луч прорывается сквозь тучи, оживляя пейзаж. Дорогой сэр, я обещаю вам, что внесу свою лепту в то, чтобы порадовать своих верных читателей, когда перед ними расстилается кажущийся безнадежным горизонт, вероятно, и на всех нас он производит столь же гнетущее впечатление. Пока что я вполне могу согласиться с вами.

И она умолкла с самым печальным выражением лица.

Эммелин Тернер чувствовала, что продолжать в том же духе не стоит; в конце концов, это не форум для душевных излияний. Она не будет говорить о своем творчестве и своих надеждах. И мы с вами, дорогой читатель, дабы сохранить беспристрастность, должны задать себе вопрос: не превосходило ли ее выступление то, что способен был понять молодой человек?

К счастью, за столом были и другие, более опытные слушатели. В частности, Шарлотта Хейвуд почувствовала, что ее тронул протест автора, и не смогла сдержаться, даже и сидя вдалеке. Несмотря на свое прежнее намерение воздерживаться от высказывания собственного мнения по любому вопросу, она заговорила.

— Но, дорогая леди, какой еще сюжет может быть более подходящим, чтобы привлечь внимание к высоким материям, к этим редким знаниям, которые мы ожидаем от настоящего художника? Состоявшийся писатель, такой, как вы, не обязан рассказывать читателям о побегах, похищениях, преследованиях, чтобы убедить в своей гениальности. Без сомнения, ваши характеристики, едва уловимые тонкости все равно оттеняют ваш художественный талант, о каких бы превратностях судьбы ни шла речь в ваших романах. Кроме того, для вашего собственного возвышения остается еще и поэзия: ни одной фальшивой ноты в описании этой самой меланхолии, которая приковывает внимание каждого из нас. Таким образом, ваш путь совершенно свободен от коммерческих расчетов, не так ли?

Миссис Тернер, впервые за весь долгий вечер взглянув на другой конец стола, устремила пристальный взгляд на молодую леди. Она была поражена и испытывала видимое облегчение, оттого что услышала свежий голос, в котором звучало сочувствие автору. После непрерывной пустой болтовни уже просто услышать его было отдохновением.

Но тут шумно вмешался мистер Томас Паркер, который, совершенно очевидно, не терпел серьезных разговоров. Он начал предаваться воспоминаниям о днях своей молодости, когда был студентом.

— Разве не верно, — гордо заявил он, — что поэт всегда должен помнить о том, «… что тот, кто берет на себя смелость написать живую строфу, должен обливаться потом… на наковальне музы»… или что-то в этом роде?

Это заявление вынудило даже внешне бесстрастного Сидни Паркера встать на защиту леди.

— Нет-нет, дорогой братец, — заявил он, — миссис Тернер вовсе не имеет в виду свой тяжелый труд, свои физические страдания,

а говорит всего лишь о муках творчества. А услышала ее одна только мисс Хейвуд!

Он с самого начала вечера приметил за столом Шарлотту, но, сидя далеко от нее, до сих пор не имел возможности поздороваться с ней.

— Искусство, мадам, — заявил он, обращаясь к мисс Хейвуд, — это наше подлинное счастье — мы являемся его очевидцами, свидетелями, слушателями, читателями, созерцателями. Но какой ценой все это достается тем, кто создает для нас эти шедевры? Мы редко даем себе труд задуматься о тех требованиях, которые творчество предъявляет автору, о лишениях и тяготах — короче говоря, о страданиях, которые выносит автор ради нашего блага. Цена, которую платит наш творец, иногда высока, чрезмерно высока.

Шарлотта Хейвуд и миссис Тернер могли бы разразиться аплодисментами в адрес молодого человека за проявленные им сочувствие и симпатию. Потрясенная его словами, миссис Тернер испытала большой душевный подъем.

Глава девятнадцатая

Что же, вполне уместно задать вопрос: что сильнее способно подстегнуть воображение молодого человека, чем страдающая женщина? Что еще способно более выгодно послужить его героическому порыву? Что еще может сильнее подчеркнуть его важность? В наши просвещенные времена, когда женщин, похищенных жестокими и безжалостными тиранами, не так уж много, подобные джентльмены с романтическими наклонностями должны проявлять недюжинную ловкость. И наш отважный сэр Эдвард, например, действительно был способен сражаться во имя спасения вновь обретенной округи, роскошного побережья, на котором процветал бы их Сандитон.

И разве стоит тогда удивляться тому, что он сгорал от желания обеспечить будущее Сандитона? Его добрая тетка, более того — милые леди, его знакомые, будут восхищаться его предприимчивостью. Куда бы он ни взглянул, везде ожидал услышать одобрение и похвалу в свой адрес. Так что времени терять было некогда. Он должен попрощаться со всеми и отправиться в Лондон.

Какой бы важной ни представлялась ему его миссия, желание оповестить всех о ее важности оказалось сильнее. Главная задача сэра Эдварда заключалась в том, чтобы быть замеченным своей почитательницей, прелестной Кларой Бреретон. Он намеревался сделать так, чтобы его верная обожательница и потенциальная возлюбленная осознала всю важность и актуальность задачи, которую он возложил на себя.

Сэр Эдвард едва ли мог надеяться на то, что ему удастся проститься с леди наедине. Обязанности в Сандитон-хаусе требовали ее постоянного присутствия и внимания. Вот почему нежное прощание представлялось маловероятным. Какой повод мог подвернуться в течение нескольких ближайших часов, чтобы дать ему такую возможность? Сэр Эдвард был в отчаянии. Но все равно намеревался отыскать ее любой ценой, хотя бы только для того, чтобы уведомить о своем внезапном отъезде, — прощание, которое требовало пребывания вдали от любимой в течение неопределенного времени.

Как это часто случается с влюбленными, случай вскоре представился. Наш джентльмен вознамерился отправиться на Террасу, где, как он знал, она каждый вечер прогуливалась в обществе их родственницы. Каким-то образом он должен отвлечь внимание тетки, чтобы поговорить с мисс Бреретон наедине.

К счастью, вечер способствовал его планам. Повсюду виднелись гуляющие, переходящие от одного магазинчика к другому или рассаживающиеся по лавочкам, чтобы вдохнуть свежего, прохладного морского воздуха. Как обычно, мисс Бреретон сопровождала свою хозяйку, готовая выполнить любую ее прихоть. Казалось, нынче вечером все общество Сандитона решило насладиться лучами заходящего солнца.