Шаровая молния 3
Шрифт:
Угля, подвозимого по единственной железнодорожной ветке, соединяющей осаждённый город с «Большой Землёй» не хватало, и котлы теплоцентралей топили всем, что может гореть: торфом, добываемым на болотах, дровами и даже отработанной жидкой смазкой станков и автомобилей. Окажись в этом времени «экологические активисты», вроде небезызвестной Греты, у них от такого «кощунственного пренебрежения защитой природы» непременно случился бы разрыв задницы. Конечно, никакого удовольствия попадание под облако торфяного, угольного или «мазутного» дыма не доставляло. Да и многочисленные печи в домах, лишённых центрального отопления, свою лепту вносили. Но речь ведь шла о самом выживании многих сотен тысяч человек.
Самые
Бензинчика в огонь вспыхнувшего конфликта добавил никто иной как Лев Захарович Мехлис, неисповедимыми путями оказавшийся в Ленинграде. Нарком народного контроля, как обычно, выявлял какие-то злоупотребления и нарушения социалистической законности, допущенные руководством предприятий и чиновниками Исполкома, и не преминул поинтересоваться, что за ор стоял в кабинете, мимо которого он проходил.
Как оказалось, фамилия Демьянова Мехлису была хорошо знакома по жалобам на его самоуправство с отправкой юных радиолюбителей в Куйбышев. Пусть даже «здоровое» самоуправство, как выразился Сталин. Увы, этот человек, до фанатизма приверженный идее соблюдения буквы закона, крайне болезненно воспринимал любое отклонение от установленных свыше правил и распоряжений. Так что разговор с ним получился у Уполномоченного ГКО очень неприятный. Вплоть до угроз расстрелять на основании имеющихся у наркома полномочий.
— Только если вам разрешит это сделать товарищ Сталин, приказ которого я выполняю, — использовал крайнюю меру Николай Николаевич.
— Ни на секунду не сомневаюсь в том, что товарищ Сталин не будет возражать против этого моего решения. Арестуйте этого человека, — приказал нарком охране.
В подвальном помещении горкома партии Демьянову пришлось просидеть часа четыре, пока, по его прикидкам, Председатель ГКО не появился в кремлёвском кабинете. Что говорил Вождь человеку, которого, по словам более поздних антисталинистов, он сам боялся, Николаю осталось неизвестно. Но явившийся за ним охранник вернул оружие, портупею с планшеткой и документы, объявив:
— Вы свободны, товарищ майор госбезопасности.
Разумеется, сам Мехлис никаких извинений не принёс. Зато партийный чиновник, с которым до того собачился Уполномоченный, согласился с мерами, предложенными Николаем. С зубовным скрежетом, но согласился. И инспектор горкома, отвечающий за взаимодействие с городской комсомольской организацией, не стал кочевряжиться, а признался, что знаком с призывом ЦК ВЛКСМ к комсомольцам обучаться электронике.
А вот с первым секретарём горкома и обкома комсомола Всеволодом Ивановым общий язык нашёлся быстро. Пожалуй, не только из-за того, что «внешний» возраст Николая был близок к возрасту секретаря, но и из-за его «гражданской» специальности: Иванов закончил Ленинградский электротехнический институт связи и когда-то даже преподавал теорию дальней связи будущим
— Сложно будет помочь вам, товарищ Демьянов, — признался этот светлоглазый русоволосый парень спортивного телосложения с печатью хронического недосыпа и усталости на лице. — Три четверти комсомольцев города на фронте, большая часть остальных работает на производстве. Причём, многие из них являются «двухсотниками», теми, кто выполняет двести и больше процентов плана. Но раз Центральный Комитет выдвинул такой призыв, а Совет народных комиссаров принял решение о развитии отрасли, то постараемся сделать всё, что возможно. Тем более, то, о чём вы рассказали, после нашей победы позволит Ленинграду стать ведущим центром электронной промышленности. Я верю в это!
«После нашей победы»… Господи, как она ещё далека! Особенно чувствуется это здесь, в осаждённом немцами Ленинграде, окраины которого иногда находятся меньше, чем в тридцати километрах от фронта. Даже к Москве в первых числах декабря немцы не смогли подойти на такое расстояние. И в безветренную погоду можно услышать гул отдалённый канонады, доносящийся с его стороны.
Да, в этой истории удалось избежать блокады Города Ленина. Да, в ходе серии зимних контрударов удалось отбросить гитлеровцев от Москвы и вообще вернуть немалую часть оккупированных территорий. Но в ходе этих ударов вымоталась и Красная Армия, вынужденная почти повсеместно перейти к обороне. За исключением, пожалуй, участка фронта в районе Барвенково, где советские войска продолжают расширять «Барвенковский выступ» на север и на юг.
Пожалуй, только оказавшись в прошлом, Демьянов понял «глупую», как считали его современники из XXI века, задумку Сталина с этим самым плохо подготовленным зимним контрнаступлением, приведшую к множеству жертв. Куда глупее было бы, отбив немцев только под Москвой, успокоиться и закрепиться на всех остальных направлениях, позволив фашистам пополнить войска живой силой и техникой, а весной получить куда более сильный удар, чем это было в 1942 году. Ценой этих потерь, этих жертв, удалось измотать и немцев. Измотать настолько, что у них хватило сил на удар на единственном, Сталинградском направлении. Да, страшный удар, который едва удалось отразить ценой неимоверных усилий, но единственный.
В этой истории войск, участвовавших в контрнаступлении, было задействовано больше, оружие у красноармейцев лучше, больше удалось сохранить и боевой техники. Так что немцы понесли в ходе этой череды контрударов более серьёзные потери. Но враг не сломлен, враг по-прежнему силён, и «ломать» его придётся весь начавшийся сорок второй год. И лишь потом — неизвестно, будет это единственный «Сталинград» или целая серия более мелких — начать неумолимое движение на запад, на Берлин, к той самой Нашей Победе, о которой говорит измотанный двадцатидевятилетний ленинградский комсомольский вожак Сева Иванов.
Фрагмент 10
19
Несмотря на то, что пошла вторая половина марта, в Москве дневная температура колеблется в пределах десяти-пятнадцати градусов. Минус, разумеется. Но это всё равно не «тридцатник» с лишним, как месяц назад. Снег, само собой, даже не начинал таять, хотя солнце светит совершенно по-весеннему, и с крыш свисают сосульки. А над всем этим льётся из всех репродукторов потрясающая музыка Седьмой симфонии Шостаковича, торжественная и жизнеутверждающая, доказывающая, что Советский Союз выжил после страшного удара во второй половине прошлого года. Так что основания для того, чтобы произнести фразу «самую страшную зиму, можно сказать, пережили, дальше будет легче», у Николая имелись. Он, естественно, не помнил из читанных им мемуаров, какими были другие военные зимы, но в его памяти чётко отпечаталось, что эта запомнилась всем как самая суровая. И самая тревожная.