Шаровая молния
Шрифт:
Генерал подошел к столу, где командир эскадрильи уже раскрыл папку с бумагами и коробку с орденами, медалями, взял у подполковника Указ о награждении и стал называть фамилии отличившихся летчиков. Когда он произнес фамилию старшего лейтенанта Захарова, Муся аж взвизгнула от восторга и, подскочив, поцеловала мужа в губы. Зал загудел от хохота и комментариев. Василий, смущенно опустив голову, направился к сцене. Далее все шло более обыденно и прозаично. Авиаторы уже искоса поглядывали на дверь, ведущую в соседний банкетный зал, откуда чуткий нос улавливал аппетитный запах деликатесов.
В
Геннадий оказался за одним столом с Соболевым, с ними – Захаров с Мусей. Пассия Василия продолжала торжествовать, одаряя сослуживцев мужа улыбкой. На Геннадия она поглядывала робко, виновато, будто командира Василия обошли орденом и медалью из-за него или из-за нее. Геннадий знал, что его не представили к награде, хотя заместитель по воспитательной работе майор Фирсов серьезно отстаивал его кандидатуру. Но Синицын был непреклонен:
– Кто ему давал команду бить по жилому дому? На весь мир ославил эскадрилью!
– Вы же сами знаете, что это бандитский дом. Именно из него подбили самолет Соболева и ранили летчика.
– А снимки в газетах говорят другое.
– Вы верите им?
– Спроси у начальства, – огрызнулся Синицын. – И кончай мозги мне пудрить. Не обеднеет твой Голубков. Прошлый раз орден Мужества отхватил…
Комэск, в какой-то мере, был прав. Да, в прошлую командировку Геннадия за уничтожение двух транспортов с оружием боевиков наградили. Но то было другое боевое задание. А бандитское гнездо – это не менее важный и опасный боевой объект. И дело вовсе не в ордене или медали. Вон с каким вожделением смотрят женщины на награжденных. А от него даже Муся отворачивается.
Между тем Василий обязанности тамады за столом взял в свои руки: откупорил бутылку с вином и налил Мусе полную рюмку, затем распечатал «Смирновскую», наполнил мужские «стопарики» – и где только Синицын добыл такую крохотную посуду, – чтобы генерал не подумал о пристрастии летчиков к этому зелью; а едва Дмитрюков произнес тост «за возвращение, за боевые дела», дополнил: «И за нас. За удачу, за победу и за безаварийность!»
Пиршество длилось около часа, но и за это время, кто любил спиртное, успел крепко поднабраться. В соседнем зале заиграла музыка, и любители потанцевать устремились туда. За столами остались те, кто еще не созрел до нужной кондиции.
Соболев повертел головой и позвал Геннадия:
– Идем, там есть с кем потереться, видишь? – кивнул на соседний стол, за которым летчики Торгачев и Сиволап о чем-то пьяно дискутировали.
– Не люблю тереться о чужие задницы. Давай лучше в какой-нибудь ресторан завалимся.
– Точно. И я об этом подумал. В «Земледелец», там же моя Рената работает.
Николай вылил остатки водки в рюмки.
– По отходной.
Выпили и, не привлекая к себе внимания, удалились.
В «Земледельце» гулянье было в самом разгаре, хотя посетителей в этот вечер было не густо: молодых парней и девушек около десятка – отмечали чей-то день рождения, – четверка усатых кавказцев, пожилой мужчина с молодой, ярко крашенной брюнеткой, не иначе путаной, да два морячка, неизвестно каким штормом заброшенных на Бутурлиновскую землю. Капитаны второго и третьего ранга. Около них и суетилась пассия Николая Рената, мило улыбаясь
Николай понаблюдал за своей возлюбленной и нахмурился. К их столу подошла другая официантка, спросила с улыбкой:
– Что будем заказывать, мальчики?
– Позови Ренату, – коротко и не особенно учтиво бросил Николай.
– Хорошо. – Официантка крутанула округлой попой и удалилась.
Рената не очень-то спешила на призыв прежнего любовника. Подошла с блокнотом в руках, готовая принять заказ. Поздоровалась.
Геннадий ответил, а Николай промолчал, набычил шею.
– Тебя кто-то обидел, Колюнчик? – мило пропела Рената. – Скажи кто, я ему…
Николай тяжело поднял голову, смерил злым взглядом свою пассию с ног до головы и, сверкнув глазами, выдал:
– Ты чего вешаешься каждому на шею, как последняя шлюха?
– Ты что, Коленька?
– Я видел, как ты улыбалась вон тому морячку.
– Ну, Коленька, – рассмеялась Рената. – Не думала, что ты такой ревнивый. Эта улыбка морячку стоила двести рэ.
– А с меня сколько возьмешь? – не унимался Николай.
– Ну что ты, дурачок. Тебя я сегодня, как и в прошлые разы, обслужу бесплатно. Что тебе и твоему другу принести?
– Бутылку водки и хвост селедки. Мы уже поужинали. С тобой пришел повидаться. Дуся сегодня работает?
– Да.
– Хочешь? – повернулся Николай к Геннадию.
Тот отрицательно помотал головой.
– Я очень устал и хочу быстрее добраться до кровати. – Слова Ренаты «эта улыбка морячку стоила двести рэ» воспринялась им как сказанная ему лично непристойность. – И пить больше не хочется, извини. – Встал и направился к выходу.
ПРОШЛОЕ
Во рту было горько и на душе так скверно, что он чуть ли не бежал от этого ресторана-забегаловки, где бессовестно обирали посетителей ненасытные путаны. И как Николай ложится с ней в постель? Раньше он рассказывал Геннадию о Ренате, хвалил ее: красивая, покладистая, страстная в постели; любит его и готова с ним хоть на край света. Однажды Геннадий видел ее, заходил с Николаем в ресторан выпить по стопке по случаю успешного окончания летно-тактических учений. Но тогда они недолго пробыли в ресторане – утром рано вставать на службу, – и Геннадий не успел составить хоть какое-то мнение о пассии друга. А сегодня! Надо же так откровенно при постороннем: «Эта улыбка морячку стоила двести рэ». Его снова передернуло от такого цинизма. И с подружкой хотела познакомить его. Не иначе, такая же хищница.
Геннадий надеялся быстро уснуть и забыть обо всем. Не тут-то было: Рената в белом фартуке и с подносом в руках стояла перед глазами. Невольно задумался: разве только Рената и ее подружка помешались на деньгах? А жена Васи Захарова, Муся! Вот женись после этого. И раньше он обжигался не раз на смазливых студентках, знакомясь на танцах; встречался, влюблялся и разочаровывался – оказывались ночными бабочками, как сами называли себя. И не потому, что были жадные, меркантильные, а из-за простой непорядочности – терпеть не мог вранья, лицемерия. А измену он вообще в мыслях не допускал и считал непростительным преступлением. Не воспринимал этого и… чего опасался, на то и напоролся…