Шайтан-звезда (Часть 2)
Шрифт:
Хашим стоял перед аркой, не решаясь войти и разводя руками, как если бы признавал свою вину и просил прощения.
Аль-Яхмум, о котором все на мгновение забыли, ударил копытом в последний раз и повернулся к арке задом, как будто говоря - безумствуйте и беснуйтесь, сколько вам угодно, а я остался при своем мнении!
Джейран понемногу успокаивалась.
Хашим вздыхал, сидя на корточках.
Хайсагур, опустив голову, думал о своем.
Наконец девушка поднялась с возвышения и прошла мимо гуля, задев его краем одежды. На долю мгновения она задержалась рядом с Хайсагуром, коротко вздохнула и, опустив
И они ушли втроем - в середине Джейран, справа от нее - аль-Яхмум, которому она положила руку на холку, а слева - суетливый смешной старичок, искренне желающий помочь своей звезде и не понимающий природы ее боли.
Теперь Хайсагур мог покинуть караван-сарай, чтобы осмыслить сведения, позаимствованные у Барзаха. И он сделал это, и вернулся к месту, где оставил свой хурджин, и для удобства размышления лег на спину, но изощренный разум как будто устал, как устает уличный фокусник и акробат от своих изгибов, прыжков и хождения на руках.
Хайсагур вспомнил почему-то суфийского шейха из Эдессы, что, сидя у гробницы, ожидал человека, которому была бы нужна притча о старой и новой воде, о добровольном и вынужденном одиночестве. Он даже не спросил имени того шейха - а у того, возможно, были и другие предания, все о том же, и он, сумевший растревожить душу, сумел бы и направить ее по разумному пути...
Гуль затосковал.
Он вдруг понял, почему шейх не смог бы сейчас помочь ему.
Его мудрость давала утешение для разума, а это искусство Хайсагур освоил и сам, он баловал свой разум, предоставляя ему лакомства и развлечения. Одиночество же было болезнью души - в той мере, в какой всемогущий Аллах дал душу горным гулям...
И если бы Хайсагур вздумал сейчас перечислить людей или гулей, общества которых он искал не ради знаний или обычной своей любознательности, которая находила пищу во всем на свете, а ради тех приятных ощущений, которые дает близость любимых, то оказалось бы, что незачем брать бумагу и калам - в списке нет ни одного имени...
* * *
Маленький караван, в котором было всего семеро верблюдов и пятеро наездников в белоснежных джуббах, пересекал пустыню. Горбы поджарых белых верблюдов не кренились, брюхо у каждого было еще округлым и колыхалось на ходу - караван вышел в путь совсем недавно.
Вел его высокий человек с темным, почти черным лицом, и дорога не доставляла ему радости - он не напевал, не читал вполголоса прекрасных стихов и даже не смотрел по сторонам. Голова этого удрученного бедствиями льва пустыни клонилась на грудь так, что поневоле делалось боязно за его тюрбан, и широкие плечи поникли, и даже руки, из которых едва не выскальзывал повод, обвязанный вокруг головы верблюдицы и соединенный с вдетым в ее нос кольцом, выражали скорбь и тоску.
Джудар ибн Маджид и Хабрур ибн Оман придумали, чем может заняться аль-Мунзир за пределами Хиры, и это были поиски ребенка Абризы и беглого царевича Мервана - того ребенка, которого аль-Асвад поклялся возвести на трон. И они были готовы в тот час, когда Ади спросит о Джабире, объяснить его неожиданный отъезд внезапно прояснившимися обстоятельствами, не позволяющими медлить, и передать письмо, которое сочинили все втроем, изобилующее стихами и сравнениями, но вовсе не указывающее направления пути.
Аль-Мунзир
И ему не стало бы легче, если бы он знал, что и Абриза размышляет о том же, мучительно и тщетно пытаясь найти границу между своим коварным замыслом и чувствами, которые на самом деле овладели ее душой.
– О господин!
– обратился к аль-Мунзиру аль-Куз-аль-Асвани, один из тех четверых невольников, что он взял с собой в дорогу, огромный чернокожий зиндж, на полголовы повыше самого Джабира, получивший прозвище за то, что его губастый рот был вечно полуоткрыт, наподобие горлышка асуанского кувшина.
– Обернуться, о господин! Клянусь Аллах, нас догоняй! Клянусь соль, пепел, аль-Лат!
– Будь проклят тот мерзавец, что учит тебя всяким глупостям!
– отвечал аль-Мунзир.
– Скажи "клянусь солью, пеплом, огнем и Аллахом! ", раз уж тебе непременно нужно приукрасить свою речь. Никакой аль-Лат на свете нет, о несчастный, раньше люди считали, будто ими правят богини аль-Лат и аль-Узза, а потом поняли, что ими правит Аллах!
– Аль-Лат правит Аллах...
– неуверенно произнес зиндж.
– Обернуться, о господин!
Джабир ехал на самой высокой из верблюдиц. Он обернулся, прикрыв глаза от солнца, и увидел вдали облако пыли.
– Это не дорожные грабители...
– подумав, сказал он.
– Те бы напали из засады. Однако лучше остеречься. Эй, молодцы, изготовьтесь к стрельбе из луков.
Он потянул повод, заставил верблюдицу остановиться и развернул ее боком так, как ему самому было удобнее натягивать лук.
Догоняющие приближались.
– Горе нам, если бы мы не торопились, как будто подгоняемые шайтаном, а помедлили и дождались выходящего каравана, то не пришлось бы сейчас готовиться к сражению, - прохрипел Абу-Сирхан, которому тоже прозвище дали не напрасно. Забирая его с собой, аль-Мунзир не ожидал от него добродетелей богобоязненного шейха, а скорее уж наоборот - Абу-Сирхан был из тех византийских пиратов, с которыми вели бесконечную войну дети арабов, и, попав лет десять назад в плен, он в конце концов оказался в войске Хиры, у стремени Джудара ибн Маджида. Это был широколицый, низколобый, седоусый, не поддающийся никакому воспитанию человек с вольчими повадками и волчьим взглядом, чей голос тоже сделался как бы волчьим из-за неумеренного потребления крепких напитков, - и он, получив волчье прозвище, даже не попытался узнать, почему арабы прозвали самого волка Отцом зари.
Аль-Мунзир не стал с ним спорить.
– Лев рычит, а верблюд дерет глотку, - заметил он, не ожидая ответа, да ответ и не требовался. Ведь и в самом деле недостойно мужчины в час, когда приближается опасность, затевать бесполезные и запоздалые пререкания.
Третьим спутником аль-Мунзира был невысокий, смуглый и раскосый юноша, молчаливый и почтительный. Он-то и извлек первым стрелу из колчана.
– Погоди, не стреляй, о аль-Катуль, - сказал Джабир.
– Мы ведь еще не знаем, кто они такие.