Шедевр

Гловер Миранда

Как ни печально, но в составленном досье почти не содержалось сведений о личной жизни Бена. Ничего о жене или детях. Ему было за сорок; сын адвоката с Восточного побережья, родом из Кэмдена, Массачусетс. Образование получил в одном из старейших университетов Новой Англии. Отличные данные, чтобы сделать блестящую карьеру. А может, он гомосексуалист? Я взяла еще несколько листов бумаги и положила их справа от вчерашней диаграммы. Затем я написала вверху страницы: «Знакомство с Беном Джемисоном: 10 фактов». Я снова закурила, легла на подушку и стала думать о нем, наблюдая, как дым от сигареты растворяется в воздухе.

Чтобы выжить, художник порой вынужден продаваться

таким богатым и влиятельным людям, как Бен. И, поступая так, мы надеемся сами стать значимыми персонами. Насколько я понимаю, Бен — типичный образец современного американского мецената. Зачем ему нужно владеть предметами искусства? Делает ли он это из филантропических побуждений или хочет таким образом поднять свое положение в обществе? А может, для того, чтобы его считали культурным человеком? И почему он захотел стать известным в британских творческих кругах, купив меня? Возможно, это было лишь рекламным трюком. Ведь теперь ему посвящена заметка на первой полосе «Нью-Йорк Таймс». Очень может быть, что в его глазах я — недорогая покупка и миллион долларов для него не деньги. Согласно информации, которой я владела, Бен Джемисон чрезвычайно, сказочно богат.

Раньше Эйдан всегда лично занимался финансовыми вопросами, предоставляя мне возможность создавать произведения искусства, а не заниматься их продажей. Но этот проект заставил меня оказаться в центре делового мира. Чему мне необходимо тут научиться? Я закрыла глаза. Меня начинало клонить в сон. Открыв глаза, я снова посмотрела вокруг. Что-то опять заставляло меня чувствовать себя неуютно. Может, в этой студии кто-то умер? Я удивилась, что мне в голову лезут такие мрачные мысли, постаралась прогнать их и снова осмотрелась.

И только теперь я их заметила: крошечные глазки камер, расположенные на потолке по углам комнаты. Почему я раньше их не замечала? Камеры являются одним из инструментов моей работы. Я в изумлении поочередно посмотрела в каждый глазок, раздумывая над тем, включены ли они сейчас. Я перевернулась на живот, затем набок. Камера медленно следовала за моими движениями. Я опять перевернулась, и объектив переместился вслед за мной. Я нервно засмеялась и обхватила голову руками. Он наблюдает за мной! Мой ум бешено заработал… интересно, а звуки он тоже слышит?

И тут до меня дошел полный смысл моего открытия: Бен Джемисон уже вступил во владение мной, он уже рассматривает меня как настоящее произведение искусства. Эта мысль потрясла меня. Я почувствовала себя в центре событий. Вопрос в том — каких именно событий? Мне всегда нравилось находиться на виду у зрителей. Но сколько их здесь? Один? Или целая компания? В любом случае я решила, что пора начать играть перед камерами. Я понадеялась, что он — или они — не заметили моего открытия. Лучше заставить их поверить, что я не подозреваю о том, что за мной наблюдают. Тогда будет по-настоящему интересно.

По-прежнему ни звука от Бена Джемисона. Но теперь, когда я заметила камеры, я и не ожидала другого. Он уже незримо присутствовал здесь. Возможно, он уже недоумевает, почему я не устраиваю свое первое виртуальное представление, а вместо этого слоняюсь вокруг и курю. Я взяла репродукцию «Кристины Датской» и поместила ее в центре привезенного мною коврика, на котором должно состояться представление. Теперь моя «сцена» была установлена. Я надеялась, что этого знака достаточно, чтобы понять, что я готова начать выступление. Затем я пошла в ванную и поискала там камеры. К счастью, там их не оказалось. И я воспользовалась одиночеством, чтобы принять ванну и подготовиться.

По просьбе

Петры Дом Диора подготовил семь разных наборов косметики для каждого моего выступления, и сейчас я достала набор Кристины. Внутри лежал персиковый тональный крем для лица, помада клубничного цвета, зеленые контактные линзы и коричневая тушь. В драматической школе я выучилась всем тонкостям театрального искусства; я умела использовать свою внешность для творчества так же хорошо, как краски и кисти. Я наложила персиковый тон на лицо, придала зеленый блеск глазам и накрасила губы так, чтобы они стали розовыми и полными. Затем, глядя в зеркало, я медленно изобразила полуулыбку Кристины. В течение трех последних месяцев я пробовала накладывать макияж и имитировать выражение лица моих героинь. Я посвятила этому больше времени, чем всему остальному, потому что я понимала: главное — это выглядеть точь-в-точь как они.

Я осталась довольна своей внешностью и начала одеваться. Сперва хрустящая белая юбка, отороченная тонкими шелковыми оборками; потом длинное черное платье. Поверх собственных волос я надела светлый парик, потом набросила семь тонких черных вуалей, скрывших мое лицо. На моих пальцах теперь красовалось четыре кольца, из них одно — подарок Диора — золотое с рубином, на левой руке. Я взяла молитвенник Елизаветы I и медленно вышла в студию, словно на сцену. Пока я одевалась, небо за окном потемнело, и комната освещалась лишь неоновыми огнями. Я надеялась, что Бен смотрит на меня, но, чтобы быть уверенной в том, что он увидит представление, я включила свою камеру. Затем я зажгла все лампы и замерла в молчании посреди белого коврика, служившего мне сценой. Я способна часами оставаться без движения и не разговаривать — ценные способности, приобретенные в Академии искусств.

После того как по моим подсчетам прошло шестьдесят секунд, я плавно поклонилась, подняла голову и начала медленно поворачиваться; левая рука лежала на талии, сжимая молитвенник и демонстрируя кольцо с рубином; правую руку без перчатки я вытянула в сторону, и она скользила по воздуху как крыло бабочки. Описав полный круг, я пролистала книгу и остановилась на заложенной странице. Потом, громко и размеренно, принялась читать:

— Молитва за Мари Маркоз, мадам де Сенонн.

Господи, избавь нас от слепоты сердца; от гордыни, тщеславия, лицемерия; от зависти, ненависти и злобы; а также от жадности.

Я медленно закрыла книгу и сняла первую вуаль, потом повторила цикл шесть раз, произнося во время каждого короткую молитву о прощении для следующей героини, пока все они не были упомянуты. Наконец, я сняла последнюю вуаль, и перед камерами предстало лицо Кристины. Оставаясь абсолютно неподвижной, я изобразила ее тонкую многозначительную полуулыбку. Потом я еще раз поклонилась и не спеша прошла в спальню. Там я сняла костюм Кристины, стерла косметику и легла спать.

Во сне я свисала с потолка вверх ногами как летучая мышь и наблюдала за шестнадцатилетней Эстер Гласс, рисующей в своей комнате на Мейда Вэйл. На ней не было ничего, кроме тернового венка на голове. У нее был распухший живот — большой, гладкий и круглый. Раздался стук в дверь, и, когда она открылась, в комнату вошла Кристина под руку с Кенни Харпером. Оба истерически смеялись. Потом, когда Кенни направился ко мне шестнадцатилетней, Кристина упала на пол и принялась кататься из стороны в сторону, держась за живот; по ее щекам катились слезы счастья. Когда она заметила, что настоящая я наблюдаю за ней с потолка, ее лицо побледнело, и она стала абсолютно неподвижна. Зловещая улыбка растянула ее губы, когда я начала падать к ней.