Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
Шрифт:
— Как же это так? Ведь, личина-то другая?
Для темного хуторянина чудесное превращение Путилина казалось необъяснимой загадкой.
— В своем виде, как сам ты понимаешь, опасно было сюда прийти. Увидеть могут, ему донесут и все дело пропало. Вот и одел личину, вырядился.
— Ловко! — тоном искреннего восхищения вырвалось у Бесчастнова.
— Отчего же вы не жалуетесь на дикости и безобразия Ехменьева?
— Кому, ваше прев...
— Зови меня, Егор Тимофеич, просто Иваном Дмитриевичем, — хлопнул Путилин
— Помилуйте-с, как можно-с...
— Прошу тебя. Слышишь? Так почему, говорю, не жаловались? Ты вот спрашиваешь: кому? Да начальству ближайшему.
— Эх, барин хороший.
Махнул рукой Бесчастный, досадливо, насмешливо.
— Начальству... Да что толку из этого выйдет, коли само начальство наше дружит с ним? Вместе в карты режутся, вместе попойки устраивают. Коли жалиться, одно только выйдет: и барин шкуру спустит, да и господа в кокардах в морду залезут.
— Не знаешь ты, Егор Тимофеич, за что он на жену свою так взъелся?
— Слышал... Бают, будто приревновал ее к брату управляющего. А только грех это. Не такая Евдокия Николаевна. Ангел, одно слово, святая барыня.
Путилин посмотрел на часы и встал.
— Что же, пойдем, Егор Тимофеич.
— Куда, барин хороший?
— Да туда, к барскому дому. Ты дорогу лучше знаешь. Проведи меня.
— А для чего-то?
— Хочу, голубчик, поближе все рассмотреть.
Они вышли.
Ночь была на редкость темная. Словно черным саваном окутала она ехменьевское имение. Идти пришлось недолго.
Скоро в ночной тьме засверкали огоньки помещичьего дома. И вдруг, один за другим, пронеслись в тишине ночи страшные, отчаянные крики.
Как вкопанные, остановились хуторянин и Путилин.
— Свят, свят, свят! Господи Иисусе! Слышите, барин?
Бесчастный в испуге даже схватил Путилина за руку.
— Слышу, голубчик. Это его, верно, работа?
— Его, проклятого... На ночной потехе забавляется.
— Изверг! Чудовище! О, с каким удовольствием я поймаю тебя! Идем!
— Ой, страшно, барин! — трясся Бесчастный.
Крики то затихали, до возобновлялись с прежней силой.
— Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Казалось, кричит человек, у которого вырывают все внутренности.
— Голос женский... Где происходят его «забавы», Егор Тимофеич?
— На половине его. Бают, в зале большом, со столовой рядом.
— Куда выходят окна этих комнат?
— В сад прямо, барин.
Они стояли около дома.
Послышалось грозное рычание собак.
— Вот это скверно! Собаки нам не на руку. Во-первых, разорвать могут, а во-вторых, переполох вызовут.
— Не беспокойтесь, барин хороший. Они, почитай, все меня знают, потому частенько приходится у Ирода бывать. И Бесчастный тихо свистнул:
— Жучка! Барбос! Ралька!
С добродушным ворчанием подбежали огромные овчарки к своему
— Со мной не тронут...
— Сад караулят?
— Нет. Кто сюда придет? Всякий подальше сторонится от лютого помещика.
Тихо крадучись шел садом Путилин, направляясь к окнам, из-за которых продолжали нестись дикие возгласы, хохот, крики.
Окно было невысоко от земли.
Путилин приподнялся, заглянул в него. Оно было занавешено шторой, но оставалась узкая полоска. Долго глядел в нее гениальный сыщик.
— Ужасно! — вырвалось у него. — Первый раз в моей жизни я вижу подобное скотское озверение.
Также тихо они пошли вон из сада.
У калитки Путилин остановился. Он был страшно взволнован.
— Скажи, Егор Тимофеич, как относится челядь к этому зверю?
— Как сказать, одни, конечно, ненавидят его, другие обожают, потому он в пьяном виде любимчикам деньги так и швыряет. Верховодит всем ловчий его любимый, Сергунька. Души не чает в нем, Ирод проклятый.
— Но среди челяди есть же хоть кто-нибудь, кто любит, обожает барыню Евдокию Николаевну?
— Есть, барин. Девушка одна, сиротка, Наталья. Прислуживает она барыне, почитай, что молится на нее.
Путилин задумался на минуту.
— Ну, так слушай меня внимательно, Егор Тимофеич. — И он начал что-то подробно ему объяснять.
Тихо в роскошно убранных комнатах лютого помещика. Он сам после безумно пьяной, дикой потехи, спит мертвецким сном.
По коридору, уже освещенному светом утренней зари, тихо движутся две фигуры.
Одна из них — Путилин, другая — миловидная скромная девушка с бледным измученным лицом.
— Идите, ваше превосходительство, смелее, — звучит тихий, приятный голос.
— Половицы скрипят, голубушка.
— Не извольте тревожиться: никому этот шум не помешает. Зверь наш так крепко спит, что хоть в барабаны бей, до утра позднего не разбудишь.
Девушка подошла к массивной дубовой двери.
— Обождите здесь, барин, я к барыне пройду, упрежду ее.
—Хорошо, хорошо...
Прошло добрых минут десять.
— Пожалуйте-с! — прозвучал тихий шепот девушки.
Путилин вошел в спальню несчастной барыни Евдокии Николаевны.
Навстречу ему сделала несколько шагов жена лютого помещика. Испуг, страх, недоумение лежали на ее красивом лице, истомленном непрерывными нравственными муками. Одета она была наскоро в капот.
— Простите, — смущенно пролепетала она.
— Госпожа Ехменьева?
— Да.
— А я Путилин. Вы бедная барынька, о таком не слыхали человеке?