Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Коллектив авторов

— А... молодые умирающие у вас есть?

Доктора удивленно посмотрели на великого сыщика.

— Есть.

— Так вот, нельзя ли их мне показать.

На одной из коек лежала, разметавшись, в бреду молодая красивая девушка.

Великолепные волосы рассыпались по плечам.

— Какой ужас! Подумать только, что скоро эта прелестная девушка сделается добычей могильных червей! — Сколько грусти прозвенело в голосе Путилина.

— Никакой надежды?

— Никакой.

— Что же у нее?

— Брюшной тиф с прободением,

вследствие чего по­лучился смертельный перитонит, то есть воспаление брюшины.

— Когда она умрет, доктор?

— Сегодняшней ночи она не переживет. Ей осталось жить несколько часов.

Путилин повернулся к старшему врачу:

— Вы разрешите мне присутствовать при ее агонии и смерти?

— Сделайте одолжение, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич. Если вас это интересует...

— Да, да, меня это очень интересует.

— Пока не угодно ли, Иван Дмитриевич, пожаловать или ко мне, или в дежурную выпить стакан чаю? Что же делать здесь, в палате?

— Хорошо. Спасибо. Пойдемте в дежурную. Итак, господа, еще раз вас спрашиваю: эта девушка будет первым женским трупом? Мне важно это знать.

—Да, да, Иван Дмитриевич.

В дежурной за стаканом чая Путилин обратился к старшему врачу и дежурному ординатору:

— У вас в мертвецкой один сторож или несколько?

— Один.

— Кузьма?

— Да.

— Так вот видите ли, господа, я вас попрошу устроить так, чтобы этот сам Кузьма явился за приемом по­койницы.

— Но ведь трупы относят наши больничные, палатные сторожа, а он должен оставаться при мертвецкой.

— Я это знаю, но, повторяю, мне важно и нужно это.

— Хорошо, хорошо, Иван Дмитриевич.

Служители Эскулапа смотрели на моего великого друга, как на редкостного зверя, что, мол, за экземпляр такой представляет он из себя.

Но обаяние имени Путилина делало свое дело, они тру­сили, они боялись этого необыкновенного человека.

Время тянулось страшно медленно.

Знаете ли вы, что такое ночь в больнице? О, страшна она, больничная ночь!

Отовсюду, из всех палат доносятся стоны, подавлен­ные крики бреда и крики агонии.

И жутко тогда делается в этих серых унылых стенах.

Скользят неслышно фигуры сиделок, фельдшеров и фельдшериц, скрываются в пасти палат, куда то и дело то вносят, то выносят больных.

— Ай-ай-ай! — проносится страшный крик. Невольно мы вздрагиваем.

— Что это? — спрашивает Путилин.

— Очевидно, бред. У нас много тифозных.

Бесстрастно звучат голоса моих коллег-докторов, они привыкли ко всему этому.

— Нас предупредят? — спросил Путилин, вынимая часы.

— Да, я сделал распоряжение дежурной. Нас позовут.

Старшего врача, очевидно, мучило страшное любопыт­ство. Он наконец, не выдержал и обратился к моему другу:

— Простите, Иван Дмитриевич, можно вам задать несколько вопросов?

—

Отчего же нет? — улыбнулся Путилин.

— То, о чем вы распорядились, имеет какое-нибудь отношение к вашим розыскам?

— Безусловно.

— Честное слово, это поразительно! — вырвалось искрен­но у доктора. — Я абсолютно ничего не понимаю.

— Поймете, если я не ошибся, если я верно вывел мою «кривую»! — утешил Путилин старшего врача.

— Николай Иванович, пожалуйте!

На пороге стояла дежурная по палате фельдшерица.

— Началась?

— Да, идет агония.

— Ну, Иван Дмитриевич, пожалуйте... Пожалуйте и вы, коллега.

СМЕРТЬ ДЕВУШКИ. «МЕРТВЫЕ» НОСИЛКИ. ПУТИЛИН ИСЧЕЗ!

Большинство больных спали .

Спали, конечно, больным кошмарно-бредовым сном, стоная, выкликивая, вскакивая в забытье. Но несколько больных не спали. Когда мы вошли в палату, они с удивлением поглядели на нас. Что, дескать, за необычная ночная процессия?..

— К умирающей, — донесся до нас шепот какой-то больной старухи.

— Ишь, сколько их нагнало! Небось вылечить не сумели, а теперь к умирающей прутся, — послышался новый шепот.

Старший врач сверкнул через очки.

— Спать! Спать! Нечего болтать! — дал он тихий окрик на больных.

Мы подошли к койке, около которой стояла сиделка. Свет лампы через зеленый абажур бросал колеблющиеся блески на фигуру, на лицо умиравшей.

— Бедное дитя! — дрогнул голос Путилина.

Девушка дышала хрипло, тяжело. Глаза ее были широко раскрыты.

Но этот взор был мутный, бессмысленный. Врачи наклонились над умиравшей.

— А-а-а!.. Душно... давит, — хрипло вырывалось у девушки.

Она делала руками конвульсивные движения.

— Агония при такой болезни считается тяжелой или легкой? — спросил Путилин.

— Зависит, конечно, от натуры, но в большинстве случаев — тяжелая, мучительная.

— При сыпном тифе такая же?

— Да.

— Никто из вас не присутствовал при смерти Аглаи Беляевой?

— Нас не было. Она умерла на руках сиделки.

Агония несчастной красавицы девушки была, действительно, тяжелая.

Путилин не спускал глаз с рук девушки. А руки эти судорожно хватались за одеяло, теребили его.

— Сейчас конец, — прозвучал голос старшего врача.

На глазах у Путилина стояли слезы.

— Бедное дитя, бедное дитя, — шептал он.

Прошло несколько тоскливых минут. Все реже и реже поднималась красивая грудь умиравшей.

— А-а-а... у-у-у, — послышалось характерное предсмертное бульканье.

— Ну, вот и все! — спокойно произнес доктор. — Ви­дите, Иван Дмитриевич, ничего особенно страшного. Не правда ли?