Шеф
Шрифт:
– Я его видел! – не унимался Олег. – Абсолютно точно!
– И как он выглядел?
– Худой, бледный, темноволосый!
Оксана не шевельнулась, не издала ни звука. Однако Олег почувствовал, что его слова резанули её по сердцу, как будто он сообщил ей о смерти матери. Антикварные ходики на стене пробивали десять.
– Оксана, что происходит? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Я должна тебе кое-что рассказать, как можно скорее, – отозвалась она деревянным голосом и нащупала его руку.
– Рассказать? Что?
– То, что скорее всего имеет отношение
– К какому?
– К тому, который смотрел на нас из окна.
Олег, хоть и ожидал этого ответа, едва не умер.
– Ты издеваешься? – спросил он.
Но Оксана явно не издевалась. Она воскликнула:
– Ляг! Пожалуйста, ляг!
Он лёг и обнял её. Ему стало холодно и тоскливо от её дрожи.
– Ну, кто смотрел?
– Он! Я думаю, он!
– Да говори, кто?
– Олег, не кричи… Пожалуйста, выслушай всю историю и скажи, что ты о ней думаешь… Я прошу! Ты не представляешь, насколько это для меня важно!
Голос её срывался. Олегу стало казаться, что он доносится из оконной щели.
– Ты сумасшедшая!
– Но ты сам его видел! Олег, ты сам его видел!
Она заплакала, стискивая его трясущимися руками. Он приподнялся и, взяв бутылку, хлебнул. Потом дал Оксане. Она закашлялась. Он похлопал её по мокрой спине с резко выступающими лопатками. Это не помогло. Помог второй глоток виски.
– Олег, ты – циник, – хрипло проговорила Оксана, всхлипывая. – Железный, непрошибаемый циник… Ты можешь высмеять что угодно! Если высмеешь то, что я тебе расскажу, мой страх улетучится! Если нет —я сойду с ума до утра…
– Я понял. Допей, там чуть-чуть осталось.
Послушно опорожнив бутылку, Оксана бросила её на пол, вытерла рот и быстро залезла под одеяло. Олег сказал, что он готов слушать, и она шёпотом начала:
– В нескольких километрах отсюда, за Гнилым яром, до революции была большая деревня с церковью. Жили в ней одни кулаки – зажиточные крестьяне. В семнадцатом году они отказались признать Советскую власть. Решили обороняться против неё, если будет нужно. Через два года к деревне подошли красные. Бой был страшный. Большевики ворвались в село по трупам повстанцев и порубили всех, кто в нём был, включая детей, стариков и женщин. Село сожгли, а церковь разрушили…
– И что дальше? – поторопил Олег внезапно умолкнувшую подругу.
– А дальше – вот что. Те, кто церковь ломал, и года не протянули: кто утонул, кого расстреляли, кого убили, кого безобидный бык забодал, кто с ума сошёл и повесился… Один сам подох, другой сгинул. Ну, и так далее.
Тут Оксана снова сделала паузу, чтобы прислушаться. Олег взял сигареты и закурил.
– От той церкви ни одного целого кирпича не осталось, а от домов – ни одной дощечки, ни одной щепочки, – продолжала рассказчица, – и подступы к пепелищу быстро заросли дебрями. Появились даже болота. Но как-то раз, осенью тридцать третьего года, один охотник из близлежащей деревни, которой теперь уже также нету, ночью забрёл-таки в Гнилой яр, и – увидел церковь! На прежнем месте!
– Уже довольно смешно.
– А когда он утром пришел домой,
– Утонул, должно быть, в болоте, – предположил Олег, – он, видимо, пьянь был редкая!
– Он был трезвенник, но неважно. Важно другое. Эта история повторилась в разные годы с ещё тремя мужиками из разных сёл. Каждый, придя поутру из леса, всех уверял, что видел мёртвую церковь. Дней через пять – исчезал. Бесследно и навсегда!
– И когда последний исчез?
– В шестьдесят четвёртом году. Это был отец деда Сашки, изба которого к ручью ближняя. Завтра сам с ним поговори, если мне не веришь! Ну, а теперь я перейду к главному…
Её голос дрогнул, и кто-то словно провёл по спине Олега кусочком льда. Прежде чем рассказ был возобновлён, Олег быстро погасил окурок и предложил:
– Давай сперва выпьем.
– Ладно. НО только ты принеси, пожалуйста.
Спрыгнув на пол, Олег наощупь отыскал тумбочку, выхватил из неё первую попавшуюся бутылку и со всех ног вернулся к Оксане. До этого он не раз пытался понять, почему трясущиеся от страха люди жмутся друг к другу, как вымокшие цыплята. Ему казалось невероятным то, что страх с такой лёгкостью заглушает потребность быть молодцом – ту самую, подчиняясь которой люди столь фанатично трудятся, предают, воруют и убивают. Ответа не было и теперь, когда молодцом перестал казаться он сам. Из бутылки жгуче пахнуло пятидесятитрёхградусным коньяком.
– Под такой рассказ я бы предпочёл воздушную кукурузу и крепкий кофе, – соврал Олег, слегка смочив горло. Оксана приподнялась. Выпив с треть бутылки, она откинулась на подушку и натянула тонкое одеяло до подбородка. Минуты две был слышен лишь дождь. Олег уж решил, что его подруга уснула, и счёл, что это, пожалуй, к лучшему, но она вдруг снова заговорила, на этот раз – не шёпотом, а вполголоса:
– Перед тем, как сгинуть, каждый из четырёх исчезнувших говорил около деревни с красивым, бледным, темноволосым мужчиной лет тридцати, одетым как горожанин, и никому не хотел сказать, что было от него нужно этому человеку. Потом шёл в лес и больше не возвращался.
Над западными холмами вспыхнула молния, и Олег увидел лицо Оксаны, порозовевшее от ядрёного коньяка. Но этот румянец казался плодом труда санитара в морге.
– А кто-нибудь, кроме сгинувших, видел этого типа?
– Многие его видели со спины, когда он беседовал с обречённым и шёл потом через поле к лесу. Но как-то раз одна молодая женщина повстречалась с ним на опушке. Он поздоровался с ней. Прибежав домой, она его описала пятью словами, как это делали сгинувшие: красивый, бледный, темноволосый, лет тридцати. После этих слов она сразу онемела. А через месяц и вовсе сошла с ума.