Шекспир, Жизнь и произведения
Шрифт:
Как бы ни был индивидуален Перси, Шекспир хотел в нем изобразить истинно национальный тип. Готспер - с ног до головы англичанин. Он соединяет в себе национальную вспыльчивость и грубость со здравым умом. Он англичанин в своем не галантном, но сердечном отношении к жене, он рыцарь не романского, а северного типа; он напоминает старого викинга, когда жаждет борьбы ради нее или во имя чести, не мечтая о похвалах какой-нибудь дамы.
Но прежде всего Шекспир хотел изобразить в лице Перси тип истинного мужчины. Он настолько мужчина в полном смысл этого слова, что является в новейшей литературе единственным дополнением к Ахиллесу античной поэзии. Ахиллес - герой древности, Генрих Перси - герой средних веков. Честолюбие обоих чисто эгоистическое и лишено общественной подкладки.
Но
Так глубоко коренятся основные черты характера Готспера. Странный в своем поведении, он типичен по своему существу. В нем сплетаются и самые разнообразные свойства: необузданный аристократический дух эпохи феодализма, склонный к насилию, предприимчивая энергия англосаксонской расы и строгая простота и искренность мужской природы, т. е. целый рад великих и глубоких черт, типичных для целой эпохи, для целого народа и для половины человеческого рода. Этот характер, отделанный до мельчайших подробностей, которые способно уловить человеческое восприятие, совмещает в себе вместе с тем все то бесконечно великое, на чем останавливается мысль человека, отыскивая главнейшие факторы и идеалы исторических эпох.
При всем этом Генри Перси не главный герой пьесы. Ведь его личность служит только контрастом к воплощению иного принципа, исполненного непритязательной скромности, играющего своим высоким саном, беспечно презирающего все внешние почести, чуждого хвастовства и показного блеска. В пьесе говорится очень метко: Генрих Уэльский срывает лавровые листы, зеленеющие вокруг шлема Готспера, чтобы из них сплести венок для своей головы. В ответ на вопрос Перси, где же теперь находится беспутный принц Уэльский со своей шайкой, Шекспир делает настоящую характеристику своего любимого героя. Даже один из врагов принца живописует с истинным вдохновением картину его похода (часть 1, IV, 1):
Все в доспехах, в оружии, в перьях, как страусы; все бьют крыльями, как орлы, только что выкупавшиеся; все блестят золотыми панцирями, как иконы; полны жизни, как месяц май; пышны, как солнце в середине лета; резвы, как козлята, бешены, как молодые быки. Я видел - молодой Генрих в шлеме, в богатом вооружении, в набедренниках вскочил, как окрыленный Меркурий, на коня и крутил его так ловко, так легко, как будто бы ангел слетел с облаков на огненном Пегасе, чтобы подивить мир благородным искусством наездничества.
ГЛАВА XXIV
Принц Генрих.
– Связь между ним и Шекспиром.
– Национальный герой Англии.
– Свежесть и совершенство пьесы.
Генрих V жил в памяти потомства как образ национального героя. Это был тот государь, который покорил блестящими победами половину Франции. Вокруг него сосредоточивались воспоминания о той великой эпохе, когда английской короне принадлежали земли, которые его бессильные преемники не сумели удержать за собой.
Исторический Генрих служил с отроческих лет в войске, был с шестнадцатого по двадцать первый год офицером в одном из отрядов, стоявших на валлийской границе, и заслужил полное доверие отца и парламента. Но уже в старой хронике встречается намек на то, что он в молодые годы вел разгульную жизнь в плохой компании, так что никто
Он сразу увлекся мыслью изобразить молодого принца Уэльского в обществе пьяниц и распутных женщин, чтобы потом ярче и величественнее оттенить его способности безупречного правителя и даровитейшего среди английских государей полководца, унизившего Францию при Азенкуре.
Шекспир нашел, без сомнения, не одну точку соприкосновения между этим историческим сюжетом и своей собственной жизнью. В качестве молодого актера и поэта и он вел, по-видимому, в Лондоне беспорядочную жизнь богемы, и если он не был вполне безнравственным и легкомысленным человеком, то здоровый темперамент, кипучая энергия и положение вне гражданского общества доводили его часто до всякого рода излишеств. Мы можем себе составить на основании его сонетов, свидетельствующих так красноречиво о сильных и роковых страстях, ясное представление о тех соблазнах, которым он не мог противостоять. В одном сонете (119) говорится: "Сколько я испил слез, пролитых сиренами и дистиллированных в ретортах, смрадных, как ад! Когда мне казалось, что на моем сердце покоится благословение неба, оно впадало в самые низкие заблуждения. Мои глаза хотели выскочить из своих орбит, когда я находился в таком лихорадочном состоянии". Или в другом сонете (129) он говорит о том, что "в чаду сладострастия тупеют жизненные силы. Мы бессмысленно жаждем наслаждений, которые вызывают в нас одно только отвращение, когда мы приходим в себя. Мы снова проглотили приманку вместе с крючком удочки. Она приводит в бегство того, кто ею насладился. И никто из смертных не миновал этого неба, ведущего в ад".
– Подобные стихи могли быть написаны только на другой день после оргии. Впрочем, в жизни Шекспира бывали также минуты более беспечного и легкомысленного настроения; тогда его размышления не носили такого возвышенного, нравственного характера. Это доказывается некоторыми дошедшими до нас анекдотами. В дневнике юриста Джона Мэннингема под 13 марта 1602 г. мы читаем следующую заметку: "Однажды, когда Бербедж исполнял роль Ричарда III, одна лондонская мещанка увлеклась им так безумно, что пригласила его на ночное свидание, на которое он должен был явиться под именем Ричарда III. Шекспир, подслушавший их разговор, пришел на свидание первым и получил то, что было предназначено на долю Бербеджа. Вдруг хозяйку извещают, что Ричард III ждет у дверей. Однако Шекспир распорядился послать ответ: Вильгельм Завоеватель предшествовал Ричарду III".
Обри, записавший, правда, свои воспоминания только в 1680 г., и некоторые другие (Поп, Олдис) сохранили предание, что Шекспир, который каждый год путешествовал из Лондона через красивый городок Вудсток и великолепный Оксфорд в свой родной Стрэтфорд-на-Эвоне, любил посещать оксфордскую таверну Давенанта, и что он находился в любовной связи с веселой и красивой хозяйкой, "которой он очень нравился". Молодой Вильям Давенант, впоследствии известный поэт, считался в Оксфорде всеми сыном Шекспира и, как говорят, походил в самом деле на него. Впрочем, сэр Вильям любил, если его считали не только "литературным" потомком Шекспира.
Как бы там ни было, поэт имел достаточно причин симпатизировать царственному юноше, который при всем сознании своей великой будущности, беспечно пользуется своей свободой, чувствуя отвращение к придворной жизни и к придворному этикету, игнорируя свой высокий сан и отдаваясь игривому и задорному веселью, который дает верховному судье на улице пощечину и в то же время настолько владеет собой, что позволяет себя без сопротивления арестовать, который участвует в турнире, приколов к своей шляпе перчатку публичной женщины, словом, поступает на каждом шагу вразрез с нравственными понятиями нации и благоразумными принципами отца. И тем не менее его поступки лишены грубости, дышат некоторой наивной простотой и никогда не доводят, его до самоунижения. Король так же мало понимает принца, как понимал Фридриха Великого его царственный отец.