Шекспир. Биография
Шрифт:
ГЛАВА 28
Сам Роберт Грин принадлежал к кружку «университетских умов», дружил с Нэшем и Марло и, подобно многим своим оксбриджским собратьям, зарабатывал на жизнь литературной поденщиной. В то время он пользовался большой популярностью — такие пьесы, как «История брата Бэкона и брата Бангея» и «Неистовый Орландо», делали полные сборы в театре Филипа Хенслоу «Роза». Его памфлеты до сих пор остаются непревзойденным источником сведений о жизни Лондона шестнадцатого столетия. Между тем он был очень обидчив и крайне ревниво относился к успехам своих талантливых современников.
170
«Отелло»
В первый раз Грин открыто напал на Шекспира в 1592 году. Однако он явно метил в Шекспира и Томаса Кида, когда в 1587 году осуждал «пройдох», которые, ко всему прочему, «пишут и публикуют все… что можно выжать из баллад». Высказанное походя мнение укоренилось. Споры о том, заимствован или не заимствован из баллады сюжет «Тита Андроника», не утихают до сих пор. В следующем году друг и единомышленник Грина Томас Нэш продолжил наступление, набросившись на писателей, которые «злостно клевещут на всех и вся, а сами зачастую образованны стократ хуже остальных». Кид и Шекспир были тогда единственными «необразованными» драматургами, чьи пьесы собирали полные залы. В 1589 году Грин сочинил пасторальный роман под названием «Менафон» в котором «деревенский автор» писал бы «очень даже неплохо» если бы не «присущее его стилю изобилие безвкусных сравнений и натянутых метафор». Это именно то, в чем впоследствии будут чаще всего упрекать Шекспира.
В предисловии, предпосланном «Менафону» Нэшем, критика еще злее. В 1589 году Шекспиру исполнилось двадцать пять лет. Нэш только что отучился в Кембридже и решил зарабатывать на жизнь пером; он был сыном лоустофского викария и, можно сказать, вполне оправдал греческую поговорку: сын священника — внук дьявола. Выступая заодно со своим другом Грином, он вскоре сделал себе имя как сатирик, памфлетист и поэт, сочиняющий от случая к случаю драмы. Нэш близко знал Шекспира, причем, добиваясь похвалы и покровительства лорда Стрейнджа и графа Саутгемптона, он не всегда проявлял добродушие, свойственное его современнику. Нэш был тремя годами младше Шекспира и в своем юношеском честолюбии, похоже, доходил до жестокости; он жаждал сравняться с Шекспиром или даже его превзойти. Это ему так и не удалось, и он очень рано превратился в желчного и разочарованного типа. Сидел какое-то время в Ньюгейтской тюрьме и умер в возрасте тридцати четырех или тридцати пяти лет.
Так вот, в предисловии 1589 года Нэш набрасывается на невежественных писак, которые рады присвоить труд Овидия или Плутарха и выдать его за собственный. «Теперь у некоторых проныр вошло в обыкновение, — пишет он, — бросать свои «новеринты» над которыми им предопределено корпеть, и пробовать себя в искусстве, хотя они едва ли смогут прочесть по-латыни «шейный стих» [171] , если это вдруг потребуется». «Новеринтами» [172] назывались бумаги судебных клерков, к числу коих в пору его юности принадлежал и Шекспир. Этот прозрачный намек на то, что неназванный автор не учился в университете, предвосхитил замечание Джонсона о «неладах с латынью и еще больших неладах с греческим». Далее Нэш присовокупляет, что «английский Сенека, читанный при свечах, все же подсказывает много замечательных выражений, таких, например, как «кровь-попрошайка» и иже с ним; и если морозным утром обратиться к нему с мольбами, он одарит вас целыми гамлетами… простите за оговорку — целыми каскадами трагических монологов. Но вот беда: «tempus edax rerum» — надолго ли его хватит?»
171
В английской судебной практике до 1827 г. существовала «привилегия духовенства», что исторически означало неподсудность духовных лиц светским судам. Для того, чтобы воспользоваться «привилегией духовенства», подсудимый должен был прочесть по-латыни 50-й псалом «Miserere mei». В народе этот псалом получил название «шейный стих», так как избавлял от смертной казни (повешенья).
172
В елизаветинскую эпоху большинство судебных документов начиналось латинской фразой: «Noverint universi per presentes». «Известно, что все, кому следует, присутствуют» (лат.).
На кого же нападает Нэш? За ссылкой на «английского Сенеку» — неназванный автор владеет латынью не настолько
173
«Время — снедатель вещей» (лат.). Овидий, «Метаморфозы» XV. Пер. С. Шервинского.
Идущее следом описание драматургов, которые «паразитируют на переводах с итальянского, как бы ни были плохи оригиналы», — явный намек на одну из самых ранних шекспировских пьес, «Два веронца». Еще один упрек — в «заимствовании сюжетов у Ариосто»; «Укрощение строптивой» частично повторяет «Подмененных» Ариосто. Предисловие заканчивается упоминанием тех, кто «кропает пустые стишки без складу и ладу» и (это уже личный выпад) «нелепейшим образом крахмалит себе бороду». Об уложенной с помощью крахмала бороде, об учительских и конторских обязанностях как о злосчастных приметах некоего деревенского автора не раз будет говориться и позже. Это любопытное крошево, в котором просматривается смутный шекспировский облик — неуловимый, незавершенный, еще не очень узнаваемый, но шекспировский.
Замысловатая, полная аллюзий проза Нэша вообще пестрит резкими высказываниями. «Быть или не быть» соотносится с Цицероновым «id aut esse aut non esse». Автор обвиняется в подражании Киду и попытке превзойти Грина и Марло своими «напыщенными виршами». И не угадывается ли в насмешке над «телячьими мозгами» кивок в сторону лавки мясника, где Шекспир якобы появился на свет? Напрашивается вывод, что все эти удары бьют в одну цель — в безымянного автора, написавшего к 1589 году ранние варианты «Тита Андроника», «Укрощения строптивой», «Короля Иоанна» и «Гамлета». Кто же еще это мог быть? В тесном творческом мирке той эпохи нет более вероятного кандидата на роль мишени для язвительных стрел Грина и Нэша.
В 1590 году Роберт Грин возобновил атаку. В памфлете «Никогда не поздно» он оскорбляет актера, которого называет именем знаменитого римского лицедея — Росций: «С чего это ты, Росций, возгордился вместе с Эзоповой вороной, хотя оперенье у тебя чужое? Ведь тебе-то самому сказать нечего…» Он опять атакует два года спустя, называя своего оппонента «Потрясателем сцены» («Shake-scene»). Естественно предположить, что эта продолжительная кампания была затеяна «университетским умом», полагавшим, что он несправедливо обойден этим «неучем» и «подражателем», деревенским автором-выскочкой, который, кажется, ни разу не отреагировал на наскоки.
Если мишенью и в самом деле являлся Шекспир, то получается, что к концу 1580-х годов он был уже заметной фигурой в лондонском театральном мире. Это значит, что он начал писать для сцены почти сразу же после прибытия в Лондон. Прозвище Росций, данное ему Грином, говорит о том, что он уже преуспел в качестве актера. Ученые и критики не сходятся во взглядах ни на одно самое мелкое свидетельство. Но старая пословица гласит, что, когда доктора спорят, больному надо уносить ноги. Возможно, фигура, уносящая от нас ноги, и есть молодой Шекспир.
ГЛАВА 29
Итак, мы можем составить приблизительную хронологию этого раннего периода. В 1587 году, будучи в труппе «Слуг Ее Величества королевы», Шекспир создает первый вариант «Гамлета». Этот «юношеский» Гамлет исчез — только из рассуждений Нэша 1589 года мы знаем, что в нем имелись слова «Быть или не быть» и призрак, восклицающий: «Мести жажду!» Согласно устному преданию, роль призрака играл сам Шекспир, что объясняет непонятную иначе фразу Нэша в его пассаже про безымянного автора: «И если морозным утром обратиться к нему с мольбами…».
174
«Генрих VI», часть третья, акт I, сцена 2. Пер. Е. Бируковой.