Шел из бани. Да и все…

Маршкова Татьяна Ивановна

– Да, да! Шаль! Именно, – обрадовалась та. – Да зачем она мне летом-то. Вот к зиме приедет сама и шаль привезет…

– Да и то правильно, – одобрили соседи.

Они разошлись.

А к вечеру поближе Василий вышел на улицу самостоятельно. Он степенно разгуливал по улице в своих тапочках и с бантом на груди. Когда Василий поравнялся с анисимовским забором, из ворот выскочил Шарик и покатился в его сторону, грозно взвизгивая и поднимая хвостом пыль. Василий сразу заметил его, но уверенно и спокойно, немного даже постояв, потрусил к ближайшему столбу и в тот момент, когда Шарик был уже у цели, мягким прыжком взлетел

на столб… Тапочки заскользили по столбу, и кот медленно поехал вниз. У самой пасти Шарика, который стоял на задних лапах, вытянувшись вдоль столба, Василий прыгнул в сторону. Но Шарик в два прыжка настиг его…

Уличные мальчишки с трудом отбили пострадавшего, но было поздно. Те же ребятишки похоронили его у дороги под тополем.

Видел это и дядя Леня Анисимов. Всех ребят он строго предупредил, чтобы ничего не говорили тете Вале. Не дай бог! Она и так мало хорошего в жизни видела…

Наутро тетя Валя стала спрашивать соседей, не видал ли кто ее Василия? Пошел, мол, за хлебом и как в воду канул. К обеду, когда сосед, поплевывая семенной шелухой вышел за ограду и присел на лавочку рядышком с тетей Валей, она спросила:

– Леня, ты, случайно, не видал моего Василия?

Тот ждал этого вопроса, однако ответил не сразу.

– Где-же, где же я его… А! Вечером вчера с портфелем шел туда – в центр. Я говорю, куда, мол? А он говорит: поеду в Глинск, там, говорит, заработки больше… Шубу т-тебе, – дядя Леня смотрел в землю, – говорит, купить охота… Да он должен тебе там письмо оставить, – решил добавить он. – Однак-ко пора мне, Валя. Работы м-много. – Он не мог выдержать ее беспомощного взгляда.

Вечером, когда соседки, управившись по двору, традиционно обсуждали дневные происшествия на анисимовской лавочке, тетя Валя вышла из своей ограды и направилась к ним. Она несла в руке лист бумаги. Протянула его бабушке Груне, одинокой доброй знахарке, которая отпевала ее мать перед похоронами.

– Ты чего, Валь? Читать, что ли?

– Прочти, теть Грунь. А то совсем ничего не вижу… а письмо мне Василий написал. Из Глинску.

– Из какого Глинску-то? Что эт за город такой? – не поняла та.

– Заработки там… Да вы прочитайте мне… Да пойду я.

– Читай, Груня. Василий у нее куда-то запропастился, – зашептали бабы. – Читай, ей легше станет.

Старушка достала очки, положила лист на колени и принялась читать. Читала громко, понимала, для чего надо.

– «Здравствуй, мама Валя! Пишет тебе твой сын Василий, – начала бабушка Груня, и голос ее задрожал. Она достала из кармана передника носовой платок, помолчала мгновение и продолжала: – Пишу я тебе из Глинска. Работу дали мне здесь хорошую, шофером пока: рабочих на работу вожу на автобусе. Заработки очень хорошие. Думаю, шубу тебе купить к именинам. Взял жену себе. У нее дочка есть, в городе на мастера учится. Хоть и не пишет она нам, все равно жена любит ее. И меня любит. В общем, баба хорошая. Тебе от нее большой привет и поклон! Как куплю шубу, сразу приедем. Целую, твой Василий!».

У бабушки Груни выступили слезы, и она, не глядя на тетю Валю, сунула ей письмо, приложила к глазам платок. Молчала. Бабы засуетились. Дядя Леня, который был здесь же, за забором, и слушал, как читала знахарка письмо, стиснув зубы, громко выругался про себя, дернул носом и направился в глубь двора.

– Вот видите! Василий-то помнит про меня.

А у самого ведь семья теперь… Вот ведь. – У тети Вали задергался подбородок. Она всхлипнула, что-то еще говорила, но было уже непонятно и не слышно, – бабы гудели: доставали свои носовые платки. Бабушка Груня, не поднимая головы, кротким поклоном попрощалась со всеми и направилась к своей усадьбе. Жена дяди Лени Анисимова взяла под руки плачущую Валентину и повела через дорогу домой.

На задах у самой реки раздался выстрел. Не было слышно ни крика, ни какого другого звука. У самой кромки обрывистого берега ткнулся мордой анисимовский Шарик. Рядом стоял его хозяин, держал в руках одностволку.

– Прости хозяина сваво, – не сдержался я. Другой смерти, видно, бог не дал. Прости…

Поделом ему хозяин влепил, решили мы тогда с пацанами. А сейчас я думаю: «В кого стрелял дядя Анисимов? Ведь не в Шарика же?»…

ПРОМАШКА

Жилы-были старик со старухой…

Одним из зимних вечеров дед Панас и его супруга бабка Домна сидели дома, пили чай и смотрели телевизор. Настроение у обоих было никудышное. И если в этот момент спросить у них, что нужно для того, чтобы оно улучшилось, – ответ был бы один: что-нибудь покрепче этого чая. Или, как говорил Панас, «антискукотинчику».

Нужен был повод, конкретный и веский. Первой идея пришла старику:

– Сбегала б ты, бабка, в сельпо, да взяла бы чего от скуки-то. С грустными глазами в гроб и то не годится…

– Да и то верно, – охотно согласилась та. – Да вот только деньжонок у меня – на коробку спичек занимать надо… – она лукаво посмотрела на супруга.

За сорок с лишним лет совместной жизни с Домной Панас достаточно хорошо изучил ее маневры в области экономии. Но никогда не обижался. Прощал.

– На, возьми вот, – он протянул ей пятирублевую бумажку. Та не без удовольствия приняла деньги и быстро засобиралась в магазин. – Ступай. Я пока пельмени зачну.

– Вот это идея! Ну, голова, дед! Посидим так хошь ладом. – Впустив в избу клубы холодного воздуха, она исчезла.

Оставшись один, старик принялся готовить мясо и тесто.

Так было заведено: Домна решала все дела, которых касалось движение на дальние расстояния, Панас выполнял все остальные операции ведения их нехитрого хозяйства. Но опять же по возможности, по той простой причине, что у него отсутствовала правая нога.

По возвращении из магазина старушка задержалась в сенях, достала из сумки одну бутылку, сунула ее за бочку с солониной, что стояла в углу, и вошла в избу. Дед уже приступил к главной операции – лепке пельменей. Войдя, Домна поспешно выставила на стол поллитра «сретства от скуки», сбросила фуфайку и принялась помогать супругу.

На протяжении всего времени, что они лепили пельмени, хитрая старушка неоднократно, по разным причинам, несколько раз выходила из избы и с каждым приходом обратно глаза ее становились ярче и выразительней. Дед, заметив это, почувствовал неладное. Под предлогом нужды, опираясь на свои костыли, он вышел в сени, хлопнул там уличной дверью, и, как ему показалось, беззвучно вошел в кладовую. В доме было слышно, как он чиркал там спичками, что-то перекладывал, ворошил, кряхтел и матерился. В конце концов что-то нескромно загремело…