Шел ребятам в ту пору…
Шрифт:
Соловушка
Кто дольше пробудет под водой?
Несколько огольцов ныряли в теплую, липкую воду. Жюри — мальчики и девочки с засмактанными от речной воды короткими волосами, выгоревшими под палящими лучами солнца, отставив голые зады, пристально смотрели вниз. На минуту успокоившаяся мутная вода снова начинала волноваться: маленькие круги растягивались будто резиновые, быстро увеличивались в размерах и беззвучно ломались у другого пологого берега. А за ними образовывались новые круги. Из воды выныривала чья-то мальчишечья макушка. Мгновенно запрокидывалось вверх загорелое лицо, и с кручи кричали:
— Минька! Минька проиграл!
— Павлушка, эх ты, а еще старше всех!
— Ваня! Усков! Победитель!
Его младшая сестренка Тося (они были погодки) хлопала в ладошки и захлебывалась от счастливого смеха.
— Братик победил! Молодец, Ваня! — несся с кручи ее звонкий голос.
«Соревнователи» выбирались на кручу, и тогда подавалась другая команда:
— Кто глубже нырнет?
Наступала девчоночья очередь. Что они по-честному ныряли глубоко, можно было судить по илу, который поднимался со дна и мутил воду.
Потом собирались все вместе, лежали на желтом песке и грелись под лучами палящего солнца. Почти у всех облупленные носы и до черноты загорелые тела. Разговоров-рассказов тут было! Один старался опередить другого. Но больше всего любили говорить о приезде в село Семена Михайловича Буденного. Село-то их непростое, а командирское. В нем родились и выросли Иосиф Родионович Апанасенко и Василий Иванович Книга — командиры первых отрядов Красной гвардии, а затем и Первой конной армии Буденного. А Ванин отец, Кондрат Калистратович Усков, тоже был лихим рубакой в коннице Буденного. Вот на пятнадцатилетие Первой конной и приезжал Семен Михайлович со своими храбрыми комбригами Иосифом Апанасенко и Василием Книгой.
На выгоне, за селом, по случаю такого славного юбилея состоялись скачки.
Ваня и Тося не видели, как «поздоровкался» знаменитый Буденный с их отцом. На назойливые приставания рассказать о встрече Кондрат Калистратович улыбался:
— Обнялись мы и пощекотал он меня своими знаменитыми усами.
— Значит, поцеловал? — допытывались оба.
Кондрат Калистратович кивал головой.
Вся большая семья Усковых была тогда на скачках. Дети помнят, как торжественно собирались на них родители. Анна Ивановна достала из сундука праздничную юбку, самую лучшую кофту и выглядела такой красивой и необычной.
Сначала был митинг, а потом уже скачки. Лихие кавалеристы наскаку рубили лозу, снимали кольца. Семен Михайлович почему-то посмотрел влево, где сидели Усковы, и поманил Ваню указательным пальцем. Большие, светло-серые глаза мальчика сделались еще больше. Ваня растерялся. Он не знал, что ему делать? Но мать подтолкнула
— Иди же! Тебя кличет сам товарищ Буденный.
Подошел Ваня ни жив ни мертв. За ним нерастерявшаяся Тося. Семен Михайлович сгреб Ваню одной рукой, Тосю другой, и, к великой радости ребятишек, посадил их к себе на колени. Они даже дышать перестали.
— Смотрите, дети, как скачут кавалеристы! Когда-то и ваш отец был таким лихим наездником. Только тогда была гражданская война, и смерть за каждым ездоком гонялась быстрее коня.
А когда кончились скачки, любопытные мальчишки тесным кольцом окружили Ваню, и он видел их блестевшие от зависти глаза.
Вечером Ваня спросил у отца, куда делся Буденный.
— Уехал в Москву.
— На чем? На коне?
— Нет, на поезде, по железной дороге.
— А что такое поезд?
— Это, Ваня, большая машина, очень большая. К ней прицеплены вагоны, в них-то и едут люди. Вот вырастешь, поедешь учиться куда-нибудь, все увидишь. Города увидишь. Там много людей живет, и ты останешься, городским станешь.
— Не-е, я люблю нашу степь. Городские сроду не видали, как узкой ленточкой летят в небе журавли, не слыхали, как они курлычат. И грибов-печериц они не собирали в степи столько, сколько мы с Тосей?! Не-е-е! Учиться, может, и поеду, но все равно вернусь домой.
Кондрат Калистратович был добрым человеком, совестью села. В Митрофановке и стар и млад называли его Батькой. Когда приезжал кто-нибудь в потребкооперацию, которой он заведовал, он непременно вел его к себе покормить. Знал, что столовой в селе нет, и человек будет голодать. А голод тридцать третьего года еще помнила вся семья Усковых.
Никогда не забудет Анна Ивановна, как Кондрат поехал в какое-то село в командировку, встретил там своих сослуживцев-буденновцев, рассказал о своей большой семье: «Сами еще кое-как, а когда дети просят хлеба, а его нет, так душа разрывается на части». И друзья передали «гостинцы» детям — каждый по буханке. Целый мешок хлеба и сухарей привез тогда домой Кондрат Калистратович.
— Маты, ты знаешь, скильки я хлиба прывиз?
— Стико?
— Пять паляныць та сухари. Одын паляныцю, другий. Бачишь, не имей сто рублей, а имей сто друзей.
Анна Ивановна и сама была гостеприимной. Помнила людскую доброту и угощала от души, чем могла. «Чем богаты. Не гневайтесь», — бывало, говорила она гостю.
Была она хорошей хозяйкой. Чтобы как-то свести концы с концами, она держала корову, поросенка, птицу. Сама большая труженица, она и детей сызмальства приучила к труду. А было их в семье шестеро, младшенькие — Тося с Ваней.
Прибежали с купанья веселые, счастливые. Мать встретила ласковой улыбкой, подняв от корыта, где стирала белье, красивое лицо в мелких капельках пота. Вытерла синим фартуком руки, подошла к летней печке, заставленной чугунами, сняла с одного из них крышку и половником налила в алюминиевую чашку духовитого борща. Поставила на круглый низкий стол, вбитый в землю под кудрявой акацией. Не успела оглянуться, а ее «последышки» уже уплетали борщ аж щеки трещали.
— А теперь мы пойдем домажем сарай, — вытирая рот рукой, сказал Ваня.