Шёл я как-то раз…
Шрифт:
– Я никого убивать и не собирался, демагог ты колхозный!
– Значит, фиговый ты охотник. Нету в тебе азарту. Кстати, ты прислушивайся: шатун подкрадётся – труба дело. Его ни огонь, ни выстрелы не остановят. Он прёт, как танк. Голодный, злой, ему терять нечего: до весны всё одно не доживёт. Его только убивать. А мою пукалку пока зарядишь, да перезарядишь.
– А ты в него из пукалки – из ружья, из пукалки – из ружья.
– Не дерзи! Кто тут старший? Я!
Они нашли пилу, взяли топор и до обеда готовили дрова. Спилили две сырых берёзы, на ночь в печь ложить, чтоб «шаили», покончили
– Этот угол твой, этот – мой. Через неделю сравним, кто из нас больший засранец, – предложил Вася.
– Тут и сравнивать нечего: ты завтра же обе половины загадишь, ещё расчищать придётся. Я видел, сколько ты каши навернул: вчетверо больше моего.
– Куда там! У меня пища на доброе дело идёт, потому я такой большой и сильный. А ты только добро переводишь.
Во время этой работы Валя почувствовал, что заболевает. Суставы ломало, сил не было, горло болело. Дождавшись очередного перекура, он лёг на нары и задремал.
– Эй, хорош сачковать! Пошли ещё за дровами, я тебе покажу, как доски без топора ломать, – прогремел Вася над ухом.
– Похоже, я заболел, Василий. Простыл. Ломает всего.
– Как работать надо, так он заболел! Я же говорил, что ты засранец. Не в прямом, так в переносном смысле. Однако, надо тебя пинковым маслом смазать, чтоб не ломало, – пошутил он, но сразу посерьёзнел: – Ничё. Было бы странно, если б мы не заболели. Я-то ко всему привык… Но завтра будешь, как огурец, это я тебе говорю. Температура есть?
– Похоже, есть.
Вася извлёк из рюкзака килограмм таблеток и долго их перебирал, шевеля губами и морща лоб. Потом выругался:
– Ну и напридумают же названий! Шиш запомнишь эти аспирины-озверины. Нет, чтоб написать, где от горла, где от головы. Бля буду, их из одного ведра черпают и потом по разным тюбикам рассыпают! Они же все одинаковые, как патроны! Вот эти два я точно пил прошлый год. Какие-то от температуры, а другие от поноса – я тогда с медвежатины жидко какал, – но не помню точно, какие от чего. Пей обе, хуже не станет. А я покуда баней займусь.
– Так тут и баня есть? – изумился больной, глотая таблетки.
– В десяти метрах, с другой стороны избы. Она маленькая, вся в снегу, ты её потому и не заметил. По-чёрному топится. Я прошлый год в ней с Лилькой парился и на каменку спьяну уселся. До сих пор шрам на задней левой щеке. С утра надо было топить начинать. Ну, поди ещё не поздно, она нагревается махом. Лежи пока!
Он подкинул в печку, сдвинул чайник на кирпичи, чтоб не перекипал, и ушёл. Вале было стыдно лежать без дела, но пока он настраивался в очередной раз за эти дни пересилить себя и встать, вновь уснул.
Проснулся он от толчка в плечо. Воняя дымом, рядом стоял в майке, трусах и валенках банщик:
– Пойдём, попаримся. Баня готова, ужин царский, водка советская.
– Сколько я проспал? – прислушиваясь к своим ощущениям, спросил Валя.
– Часов шесть. Ночью, небось, будешь Булгакина читать да печку кочегарить?
В избе стояла жара. Стены высохли, зато Валя был весь мокрый от пота, и у него ничего не болело.
– Это удивительно! Вась, а я,
– Что, хорошие таблетки я тебе дал? Ни температуры, ни дрисни? В тайге, брат, долго не болеют: или вылечиваются, или сразу умирают. Так что вставай, раздевайся и пошли вениками похлещемся. Стираться будем в другой раз.
В одних валенках они добежали до бани и, пригнувшись, заскочили внутрь. Таких бань Валя ещё не видел. Размером она была с динамитку, только тут оказались нары в две доски шириной на высоте Валиного пупа, потолок был низкий – Вася передвигался скрючившись, – и треть площади занимала куча камней слева от входа, под которой был выложен очаг. В нём ещё мерцали искры. Всё, на что падал взгляд, было смоляно-чёрного цвета, только камни чуть светились бордовым. Вася зажёг свечку и поставил на пол, предупредив:
– Воды мало, тазик один, все стены в саже. Быстренько греемся, моемся, и хватит на сегодня. Я жрать хочу, как из ведра. Проработался, пока некоторые почивали на лаврах.
– Хорошо, что не в бозе.
– В какой позе? Ты это брось!
– Мыться давай, у меня ноги мёрзнут!
Вася буркнул что-то под нос и плеснул кипятком на каменку. Раздалось короткое шипение, волосы на Валиной голове затрещали, по обмороженному носу будто стегнули плетью.
– Твою мать! – он упал на корточки, поскольку внизу была полная зима, по углам белел снег.
– Причём тут моя мать? Я же сказал: пригнись! В бане что-ли никогда не был? Ну, дело прошлое, залазь на полку, я тебя похлещу.
Валя осторожно залез на полок, предварительно обдав его кипятком и блаженно чувствуя, как его истерзанное холодом тело нагревается, набирает такое нужное тепло. Вася ещё наподдал и похлестал друга по костям клейким душистым пихтовым веником. Потом поменялись местами, и веник загулял по жиру с мясом. Быстренько поскреблись ногтями и мыльницами, смыли пот рыжей водой и неторопясь прошествовали домой, вытирая красные лица снегом. На печи неостывал ужин: котелок перловки с говядиной из банки и жареная с луком свинина. В квартире на уровне головы была жара, а то, что на полу вода замерзала, так на то имелись носки и валенки с унтами. Валя оглядел свои мощи в обломок зеркала при свете двух свечей: нос красный, в коростах, губы потрескались, щёки заросли щетиной и шелушились. И что больше всего его поразило и чем он сразу решил похвастать перед мамой по приезду – на плечах синели отпечатки рюкзачных лямок.
– Вот это да! Про такое я даже не читал, – показал он синяки Васе, – только бы не сошли за неделю.
– Ерунда, подновим на обратной дороге. Если надо, я тебе свой рюкзак отдам: для друга ничего не жалко, синей на здоровье! Кстати, и у меня тоже синяки, правда не такие цветастые. Я-то привычный рюкзаки таскать. А ты жилистый, оказывается, – продолжил он уже после первого тоста «За то, что дошли!», – физкультурой небось занимаешься?
Это был, пожалуй, первый вопрос по поводу личной жизни Вали, в то время как Валя про Васю знал почти всё, особенно где, кого и как, не задав при этом ни единого вопроса. На лекциях и переменах тот сам посвящал молодого друга в сложные зигзаги своей биографии, нимало не интересуясь, хочет он это знать или нет.