Шелепин
Шрифт:
Семичастный много лет спустя рассказывал, что Брежнев даже предлагал физически устранить Хрущева – не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку. Не хочется подвергать сомнению слова Владимира Ефимовича, но люди, знавшие Брежнева, сильно сомневались, что он мог такое сказать – не в его характере.
По другим рассказам, в какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:
– Никита нас всех убьет.
А вот Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у
Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника Управления правительственной связи КГБ, вспоминал, как его вызвал Семичастный.
Хрущев еще отдыхал в Пицунде. Семичастный властно сказал, что ему нужно знать, кто и зачем звонит Хрущеву.
– Владимир Ефимович, – твердо ответил Брусницын, – этого не только я, но и вы не имеете права знать.
Семичастный тут же набрал номер Брежнева:
– Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.
Выслушав Брежнева, Семичастный спросил заместителя начальника Управления правительственной связи:
– А что можно?
– Что конкретно надо? – уточнил Брусницын.
– Надо знать, кто названивает Хрущеву.
– Это можно, – согласился Брусницын, – положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.
– Хорошо. Каждый час докладывайте, кто звонил.
На государственную дачу в Пицунде линия правительственной междугородной ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что председателю КГБ немедленно докладывали о всех телефонных переговорах Никиты Сергеевича…
Семичастный приказал Управлению военной контрразведки, и в первую очередь особистам Московского военного округа, немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск. Три дня, пока снимали Хрущева, личный состав некоторых оперативных подразделений Комитета госбезопасности, в первую очередь хорошо подготовленных офицеров Девятого управления, держали на казарменном положении в полной боевой готовности.
Спустившись по трапу, Хрущев спросил Семичастного:
– Где остальные?
– В Кремле.
– Они уже обедали?
– Нет, кажется, вас ждут.
Хрущев из аэропорта сразу приехал в Кремль. В три часа дня началось заседание президиума. Недовольный тем, что его сорвали с отдыха, Хрущев поздоровался и спросил:
– Ну, что случилось?
Сам сел на председательское кресло и повторил:
– Кто же будет говорить? В чем суть вопроса?
Из всех, кто присутствовал на заседании президиума ЦК, сторону Хрущева занял только – да и то условно – Анастас Иванович Микоян. Остальные яростно атаковали Хрущева. Никогда в жизни он не слышал таких обвинений.
Шелепин, когда до него дошла очередь высказаться, среди прочего сказал, что в угоду Хрущеву его сыну Сергею – молодому человеку – было присвоено звание Героя Социалистического Труда и присуждена
Сергей Хрущев обиделся на Шелепина:
«Александр Николаевич Шелепин постоянно демонстрировал мне если и не дружбу, то явное дружеское расположение. Нередко он первый звонил и поздравлял с праздниками, всегда участливо интересовался моими успехами. Мне, конечно, льстило дружеское отношение секретаря ЦК, хотя где-то в глубине души скрывалось чувство неудобства, ощущение какой-то неискренности со стороны Шелепина…»
Никита Сергеевич не сразу понял, что его намерены отправить в отставку, оправдывался и возражал. Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Решили назавтра продолжить.
Хрущев отправился к себе на Воробьевы горы. Он еще оставался первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить ни своей жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни дочери Юле в Киев.
Личную охрану первого секретаря Семичастный сменил. Чекисты, которые были обязаны даже ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали свои вещи и исчезли. Начальник Девятого управления полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.
«Удивительно все же, – писал в дневнике Александр Твардовский, – как такой многоопытный, прожженный, хитрый и комбинаторный человек от политики оказался столь незрячим в отношении собственного, самим им созданного окружения, не говоря уже о том, что он не заметил всеобщего нараставшего изо дня в день изменения отношения к себе, принимая за чистую монету митинговые аплодисменты „организованных“ сборищ на площадях и стадионах, в многотысячных залах и в цинично-подхалимской печати – за выражение любви народной. Как он не заметил нарастания иронического к себе отношения.
Ругают, боятся, даже не любят – это еще полбеды в судьбе государственного деятеля такого масштаба, а когда смеются, перестают слушать, зная все наперед – беда непоправимая».
13 октября, около полуночи, Месяцева вызвали в приемную Брежнева. Николай Николаевич из третьего подъезда по улице перешел в первый. Брежнев сидел в торце длинного стола для заседаний. Косыгин – сбоку. Подгорный – напротив, рядом с ним расположился Демичев. Вслед за Месяцевым вошел Ильичев.
Брежнев спросил:
– Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича на коллегии комитета?
Подгорный предложил:
– Ильичев. Это его епархия. Его хорошо знают. Ильичева интересовал практический вопрос:
– Хрущев может присутствовать в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?
– Убрать совсем, – откликнулся Демичев.
– Да, так будет правильно, – согласился Брежнев.
Леонид Ильич напутствовал Месяцева:
– Коля, желаем тебе успеха. На днях встретимся. В случае чего звони.