Шелепин

Млечин Леонид Михайлович

– Восемнадцатого августа, в день авиации, а это же и Сашин день рождения, – вспоминал Харазов, – мы обычно ездили в аэроклуб, который находился за Коминтерновским кладбищем. Там орешник чудесный, к этому времени орехи уже поспевали. В аэроклубе училась летать моя будущая жена, Людмила Петровна. Она мечтала стать летчиком, написала письмо наркому обороны Ворошилову. Он ответил: мы женщин не берем. А поженились мы ровно за неделю до начала войны, пятнадцатого июня сорок первого.

Юный Саша Шелепин бегал на танцы. Спиртным

он не увлекался ни в юности, ни в зрелом возрасте – редкое для советских руководителей качество.

Шелепин закончил школу с отличием, получил в награду карманные часы фирмы «Павел Буре» и право поступить в любое высшее учебное заведение без экзаменов.

В Воронеже были университет, медицинский институт, педагогический, сельскохозяйственный… Но Шелепин твердо выбрал знаменитый до войны Московский институт философии, литературы и истории, созданный в 1931 году.

Шелепин и Харазов в 1936-м поехали в Москву. Шелепина приняли на исторический факультет ИФЛИ, Харазов, прирожденный технарь, поступил в Московский авиационный институт.

ИФЛИ был, пожалуй, лучшим гуманитарным вузом того времени, воспитавшим целое поколение интеллигенции. Как выразился один из выпускников, ИФЛИ оказался вузом молодых поэтов, безбоязненных полемистов и творчески мыслящих философов. Институт появился в результате выделения из состава Московского университета гуманитарных факультетов. В 1939 году, когда Шелепин уже был студентом, институту присвоили имя Н. Г. Чернышевского. В институте было четыре факультета – филологический, исторический, философский и экономический. Располагался он в Сокольниках, в Ростокинском проезде.

Учившийся в ИФЛИ сын посла и сам будущий посол Олег Александрович Трояновский писал, что «во время майских и ноябрьских демонстраций по пути на Красную площадь, проходя мимо определенного места, было принято хором кричать: „Да здравствует Борис Леонидович Пастернак!“».

Конечно, перед войной Борис Пастернак еще не воспринимался властью как диссидент, но само по себе приветствие поэту во время демонстрации было фантастическим вольнодумством.

Институт задумывался как кузница идеологических кадров, но там собрались лучшие преподавательские кадры, которые вышли далеко за рамки этой задачи. Учиться в институт приходила и приезжала со всей страны тянувшаяся к знаниям молодежь, и получился, по словам одного из бывших студентов, «островок свободомыслия среди моря догматизма».

«У нас учились и русские, и украинцы, и евреи, и татары, – вспоминал литературовед Игорь Черноуцан, многие годы проработавший в отделе культуры ЦК КПСС. – Но никому в голову не приходила идиотская мысль, что евреев, пожалуй, многовато, а русских маловато».

Выпускник ИФЛИ Юрий Павлович Шарапов, фронтовик, известный историк, прислал мне изданный им небольшим тиражом очерк истории института – «Лицей в Сокольниках». И в очерке чуть не каждой странице знаменитое

имя. Правда, многие из студентов ИФЛИ погибли на фронтах Великой Отечественной.

«Особая атмосфера ощущалась в институте даже в обеденную перемену, – вспоминал Юрий Александрович Поляков, ставший известным историком и академиком, – девушки у окна напевали мало еще известную тогда, но ставшую нашим гимном, сочиненную ифлийским поэтом Павлом Коганом „Бригантину“, одна группа студентов в коридоре ожесточенно спорила о новом фильме, а другая слушала юного пиита, вдохновенно декламировавшего свои стихи».

Конечно, бывшие ифлийцы на склоне лет, вполне возможно, несколько преувеличивали свободомыслие студенчества и степень «ифлийского братства».

«Тогда еще не было Высшей партшколы, – вспоминал ифлиец Григорий Померанц, – и кадры в ИФЛИ наколачивали подковы на свои копыта. Несколько мальчиков и девочек из десятилеток, принятых на первый курс, выглядели как Иванушка и Аленушка в избе у Бабы-яги…

На старших курсах извивался клубок змей. Кадры могли уцелеть, только уничтожая друг друга, и они это поняли. Каждая ошибка на семинаре разоблачалась как троцкистская вылазка. В каждом номере стенгазеты кого-то съедали живьем».

В ИФЛИ в ту пору училось много политически активной молодежи. Но именно Шелепина избрали секретарем институтского комитета комсомола, сделали внештатным инструктором Сокольнического райкома ВЛКСМ.

«Впервые я увидел и услышал Шелепина осенью 1937 года на факультетском комсомольском собрании, – вспоминал Юрий Шарапов. – Обсуждалась какая-то резолюция. Позади меня встал и попросил слова юноша в темно-лиловой куртке и глуховатым голосом внес предложение, оказавшееся вполне дельным. Я спросил: кто это? Мне ответили: Шелепин, студент второго курса».

– Мы с ним учились на разных факультетах, – рассказывал мне известный журналист и историк Лев Александрович Безыменский (сын знаменитого комсомольского поэта), – но это не имело значения, потому что он был очень заметным человеком. Красивый, с правильными чертами лица, волевой, энергичный. Шелепин очень хорошо говорил, пользовался авторитетом, поэтому и стал секретарем комсомольской организации – лучшим! Он стал известен и за пределами института. Не удивительно, что его быстро забрали наверх. Он конечно же был выдающимся человеком.

Рассказывали, что Шелепин был суров в роли секретаря, распекал студентку, потерявшую комсомольский билет:

– Ты понимаешь, что ты сделала? Ты отдала свой билет врагу! Вот ты сидишь здесь, а враг – шпион, диверсант – проходит по твоему билету в здание ЦК комсомола…

Но высокий уровень образования в ИФЛИ и атмосфера «битвы за знания» сомнению не подлежат. Александр Шелепин получил в институте полноценное образование. Не случайно в хрущевском и брежневском руководстве он выделялся своей образованностью.