Шелк и тайны
Шрифт:
— Вы порочно рассудительны, месье. — Утратив интерес к этой теме, тарги спешился и направился к раненой лошади Росса. Грудь ее тяжело вздымалась, а в глазах застыла боль. Тарги какое-то время осматривал сломанную переднюю ногу лошади, а затем спокойно приставил ружье к голове лошади и спустил курок. Раздался выстрел, скакун дернулся и замер.
Росс призвал все свои силы, чтобы не отскочить. Раненое животное необходимо было убить, Карлайл сам бы пристрелил его, но тарги сделал это как-то по-особенному, неприятно хладнокровно.
Потом человек в покрывале проворно перезарядил ружье и резко обернулся к Россу. Среднего
— У вас кровь. Вы ранены?
Росс с удивлением обнаружил, что непроизвольно потирает поврежденное плечо, и немедленно опустил руку.
— Так, ничего особенного.
— Поедете с нами в Сереван. — Фраза прозвучала отнюдь не как просьба.
— В качестве гостя или пленника? — сухо поинтересовался Росс.
То, что тарги проигнорировал это замечание, само по себе уже служило ответом. Он что-то сказал по-персидски самому младшему из своих спутников — мальчику-подростку.
— Да, Гул-и Сарахи, — ответил тот и, спешившись, протянул поводья своей лошади ференги.
Росс благодарно кивнул, а потом посмотрел на тарги.
— Пожалуйста, позвольте мне задержаться на минуту: я возьму свое седло и уздечку.
Закутанный в покрывало человек нетерпеливо кивнул, и Росс стащил упряжь с мертвой лошади. В будущем седло может пригодиться: там внутри много золотых монет. Карлайл пристегнул его к вьючной лошади, затем забрался на лошадь паренька, а мальчик тем временем устроился в седле позади Гул-и Сарахи.
Росс еще подивился имени пленившего его человека: оно вовсе не было туарегским. Впрочем, и без этого забот хватает. Похоже, его не собираются убивать прямо сейчас, но, видимо, свобода ему дорого обойдется. И что еще хуже, на оговаривание выкупа может потребоваться время, а это куда более ценный товар.
Они скакали на восток, в сторону границы. Персы окружили Росса плотным кольцом, исключив даже малейшую возможность побега. Он хотел было заговорить со скакавшими рядом людьми, но решил, что до поры до времени следует скрывать знание персидского языка. Когда сомневаешься, всегда лучше держать язык за зубами.
Они ехали уже около часа. Дорога становилась уже и круче, пока наконец они не стали подниматься один за другим вверх по горе. Недалеко от вершины тропинка круто повернула, и впереди неожиданно замаячила приземистая крепость. Кто-то позади Росса объявил:
— Сереван.
Росс затаил дыхание: крепость производила впечатление, ибо это была отнюдь не захудалая деревушка, но огромное сложное хозяйство, что-то наподобие феодального замка. Благодаря искусной ирригационной системе на каждом клочке арабской земли раскинулись плодородные поля и сады, причем не только на склонах гор, но и в расстилавшейся внизу долине. Крестьяне, трудившиеся на по-весеннему зеленых полях, выглядели сильными, зажиточными, не то, что в большинстве деревень, которые жили своей трудной жизнью в этой подвергаемой постоянным грабежам приграничной стране.
Подобно многим постройкам в Центральной Азии, массивные стены и сооружения крепости были воздвигнуты из покрытых штукатуркой глиняных кирпичей. В лучах полуденного солнца они сияли бледно-золотистым блеском. Отряд проехал через ворота
Гул-и Сарахи поднял руку, и отряд остановился перед дворцом, который явно был средоточием всей крепости. Тарги спешился, из конюшен выбежали мальчики, чтобы забрать лошадей, а из замка вышел седобородый человек, с виду похожий на узбека. Гул-и Сарахи быстро переговорил с ним, потом повернулся и
приказал:
— Иди.
Росс повиновался, остальные следовали за ним по пятам. Чувствовалось, что замок простоял не одну сотню лет, впрочем, содержали его хорошо. Стены были выбелены, пол выложен причудливой мозаикой. Гул-и Сарахи привел всех в большой вестибюль, обставленный традиционно, с восточной простотой: вдоль стен — диваны с множеством подушек, на полу расстелены богатые яркие ковры.
Мужчины расступились, и тарги принялся внимательно рассматривать чужестранца, периодически пропуская кожаные ремешки хлыста сквозь свои тонкие длинные пальцы. Потом заговорил шелестящим, хриплым голосом:
— Туркмены торгуют людьми. Они хотели продать вас в рабство?
— Мнения разделились: туркмены решали, то ли продать меня, то ли убить на месте. Жалкая участь. — Росс в лучших английских традициях холодно растягивал слова. В комнате царила непринужденная атмосфера, но не зная, чего ждать, Карлайл решил не выказывать страха, словно его захватчики — не более чем свора собак, которые тотчас рассвирепеют, едва почувствуют, что жертва напугана. — У меня с собой есть рекомендательные письма от шаха и нескольких почетных муэдзинов, поэтому живой я представляю большую ценность, нежели мертвый.
— Полагаю, вы стоите немало, месье. — Гул-и Сарахи с кошачьей грацией принялся расхаживать вокруг Росса. Потом резко бросил:
— Снимите свой плащ и рубашку.
Для подобной просьбы могло быть несколько причин, и из-за всех них в совокупности Росс почувствовал себя неловко. Он решил было воспротивиться, но потом счел, что это глупо. Конечно, здесь он самый крупный мужчина, но местных было шестеро, к тому же они явно не пощадят человека, не подчиняющегося приказам их главаря.
Чувствуя себя рабом перед потенциальным покупателем, Росс стянул свою растерзанную одежду и бросил ее на пол. Едва он обнажил торс, как среди с интересом наблюдавших азиатов пронесся шепоток. Непонятно, что именно поразило их — бледность ли его английской кожи, лиловые ли синяки и недавние рваные раны или страшный шрам от пули, что едва не сразила его насмерть года полтора назад. А может быть, все, вместе взятое…
Гул-и Сарахи застыл перед Россом в напряженной позе. И снова Росс проклял паранджу, из-за которой невозможно было разобрать выражение лица захватчика.
Осторожно и тщательно рукояткой хлыста тарги обвел безобразный морщинистый шрам на месте, откуда была извлечена пуля. Эта отметина и входная рана на спине Росса со временем побледнели, но все равно впечатляли. Потом Гул-и Сарахи, также рукояткой хлыста, провел по обезображенным синяками и ссадинами груди и рукам пленника. В этом жесте чувствовалась какая-то странная нежность, и Росса она обеспокоила куда больше, нежели грубость.