Шелковый путь. Записки военного разведчика
Шрифт:
Примерно год назад мой хороший знакомый Саня Козлов попал в медсанбат с пулевым ранением в живот. В живот! Но ему почему-то должны были ампутировать обе ноги. Говорят, что пуля перебила какие-то артерии. Ночью Саня перекрыл свою систему жизнеобеспечения. Не захотел жить без ног. И трудно его винить за это.
Во время обеда я ухожу погулять из палаты. Прогулка на двух костылях – занятие не самое приятное. Ну да мне недалеко. Здесь вообще все очень близко. Через забор – инфекционный госпиталь. С другой стороны – вертолетная площадка. Там же – пункт водозабора. Почти ежедневно на пункте заправляется наша батальонная водовозка.
В прошлый раз я покидал инфекционный госпиталь в чужой солдатской форме. Ну, тогда я был практически здоров. Сбегая из госпиталя, старался придерживаться элементарных приличий. Сейчас не до того. Из медсанбата я ухожу в обычной пижаме. На двух костылях. Оставив в своей тумбочке записку: «Уехал в батальон». Ни с кем не попрощавшись. Даже с Вадимом. Мне сейчас не до приличий. Болею.
Заборы никогда не были для меня проблемой. Спасибо
Приблизительно через полчаса на пункте водозабора появляется наша водовозка в сопровождении одной БМП. Старшим на ней замполит батальона Сергей Сергеевич. Золотой человек! Мог бы проводить политинформации на командном пункте батальона. Так нет же, мотается с водовозкой по заставам. Это довольно опасно. Периодически духи обстреливают нашу водовозку, и ее водитель вынужден заделывать новые дырки в цистерне деревянными пробками. К тому же на дороге в любое время можно напороться на мину. Или самому схлопотать пулю. Но замполита это не останавливает. Он говорит, что водовозка – это тоже часть его политработы. Наверное, шутит. Но в батальоне его все любят и уважают.
Я потихоньку ковыляю к его БМП.
– Здравия желаю, товарищ майор!
– А, Сережа?! Что-то ты далеко гуляешь от своей палаты.
– Сергей Сергеевич, до заставы подбросите?
– Своих проведать?
– Да нет, насовсем.
– А не рановато ли?
– В самый раз.
Сергей Сергеевич подозрительно долго смотрит на меня, затем обречено машет рукой.
– Не со мной, так с кем-нибудь другим уедешь? Ведь так? Ладно, запрыгивай!
Меня дважды приглашать не надо. Пока в медсанбате меня не хватились, надо ехать на заставу. Оттуда меня ни один заведующий отделением, ни один хирург не достанет со своими привычками. Ампутировать любые выступающие части тела. Которые плохо лежат. Вот ведь маньяки! Я забрасываю костыли на БМП и залезаю на броню. Через десять минут мы уезжаем на КП батальона.
Комбат тоже не в восторге от моего приезда. Я говорю ему правду. Осколочное касательное ранение обеих ног. Долечусь на заставе. Как всегда, говорю одну только правду. Естественно, не всю. О том, что зацепило кости и костная ткань начала разрушаться, ему знать не обязательно. А уж о начале воспалительного процесса тем более.
Комбат прекрасно понимает, что за мой побег из медсанбата ему попадет по шапке. Но у него нет выбора. Ротный, Витя Ванярха, в отпуске. Срочно нужно отправлять в очередной отпуск за 1988 год и командира первого взвода Валеру Плахотского. Старшина Малиновский Игорь Ильич проводит в полку какую-то сверку. Старший техник роты Волошанин Владимир Алексеевич валяется в инфекционном госпитале с малярией. Командир гранатометно-пулеметного взвода Виталий Куклин, в полку на сборах. Оставшиеся два командира взвода все новенькие, еще не обстрелянные. Оставлять за ротного некого. Мое появление сразу же снимает множество проблем. К тому же комбат находится под впечатлением каких-то совершенно фантастических слухов о моем лазарете в Калашахи. О сотнях смертельно раненных и больных моджахедов, поставленных мною на ноги. И о моем удивительном таланте врача и волшебника. Все это только слухи. И слухи сильно преувеличенные. Но комбат надеется, что себя-то я уж точно в состоянии поставить на ноги. Тем более после какого-то легкого касательного ранения. Мне бы его уверенность! Есть вещи, в которых я бессилен что-либо изменить. И это тот самый случай. Но комбату этого лучше не знать.
К тому же комбат хорошо знает от своего предшественника о моей просто потрясающей исполнительности. Я действительно очень исполнителен. Приказ для меня всегда приказ, который нужно выполнить, чего бы это ни стоило. Даже ценой собственной жизни. Но только не ценой жизни моих подчиненных. Я прекрасно понимаю, что иногда приходится кем-то жертвовать, чтобы сохранить другие жизни. Это одна из реалий войны. Это действительно так. Но не всегда. Чаще за этими словами скрываются просчеты в планировании, ошибки в ведении боевых действий и обычная человеческая дурость. Шапкозакидательство и тяга к лихим лобовым атакам. А стоит только такому командиру принять граммов сто на грудь, так его вообще тянет на подвиги. Тогда потери просто неминуемы.
Весь батальон был свидетелем, как год назад при проведении боевой операции под Лангаром я отказался выполнить приказ предшественника нашего комбата. Во время Великой Отечественной войны за это можно было попасть под расстрел. Но сейчас было немного другое время. Комбат ограничился предупреждением меня по радиостанции о неполном служебном соответствии. И снова повторил приказ. Я снова отказался его выполнять. Кажется, меня в тот же день захотели разжаловать до рядового. Правда, на следующий день комбат за все извинился. И мы больше об этом никогда не вспоминали.
За ту операцию меня представили к ордену «Красной Звезды». Но самой главной моей наградой было отсутствие среди моих подчиненных раненых и убитых. Я знаю, что это было обычным везением. Но за всю мою службу в Афганистане среди моих подчиненных действительно не было потерь. Я был уверен, что это дороже любой
Фраза о том, что одна смерть – это трагедия, миллион смертей – статистика, при ведении боевых действий приобретает вполне конкретные очертания. Гибель каждого солдата для командира взвода – трагедия. Для старших командиров – процент возможных потерь при выполнении задачи, лишняя галочка в отчете или в цифрах потерь.
Я всегда был слишком маленьким командиром, чтобы научиться равнодушно относиться к возможным потерям. Поэтому моя исполнительность несколько однобока. Я исполняю не все приказы. И комбат это прекрасно знает. Фалит Узбекович – хороший психолог. Он понимает, что решение я уже принял. И что в медсанбат я больше не вернусь. Комбат долго и пристально смотрит в мои глаза. Все равно получать от старшего командования по шапке. Обреченно машет рукой.
– Ладно, езжай на заставу. Замполит тебя подбросит. И давай, выздоравливай!
– Есть, товарищ майор! – В моем голосе не слышится и нотки торжества, хотя я добился своего. Радоваться мне особенно нечего. Да на костылях особенно и не порадуешься. Вид у меня жалкий. Вот только жалеть меня не надо.
На заставе меня дожидаются письма от сестры, родителей и от Лильки Курсковой. Дома все нормально. А Лилька стала мамой. Хороший она человек. И здорово, что у нее все хорошо. Я несколько раз перечитываю ее письмо:
Здравствуй, Сережа!
Меня сегодня потянуло на лирику. Так что отказываюсь от традиционно деловой манеры письма. Ну, держись!
Ты заметил, что жизнь наша полосатая? Все хорошо – светлая полоска, есть огорчения – наступила серая. И так непрерывно. Вот она, диалектика. Я сейчас вспомнила прошлое – Московское высшее общевойсковое командное училище… Я с особым чувством вспоминаю ту пору – беззаботную и по-своему счастливую.
И вот:
«Остались позади стремительные марши,
Учебные атаки позади…»
А наш диалог опять возобновляется. И – встреча. Мне запомнились вдумчивые стихи, блестящие погоны и… шоколадные конфеты.
Но ладно.
«Сегодня мы другими стали,
Немного старше, злей подчас.
И нас теперь бы не узнали
Все те, кто прежде помнил нас».
Как верно, да?
Сережа, ты не прав. Ты прожил еще совсем мало, но очень многое успел сделать. Как тебе лучше объяснить? Все великое, значимое постигается на расстоянии. Сейчас, в потоке будничных дел, сложно осознать свое «я» в этом громадном и бурном процессе. Но то, что ты сегодня не в тылу, а на передовой (в широком смысле), говорит о многом. Ведь сам писал, главное – чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть. Те, кто возвращается ОТТУДА, глаза не прячут. Пройдет еще какое-то время, и ты с оправданной гордостью скажешь себе: «Я не стоял в стороне, а был там, куда звал меня долг».
А ты максималист. Зачем осознанно рваться дальше от родного дома, когда есть реальная возможность приблизиться к нему. Отец, мать, сестра с детками – это самое близкое и дорогое, что у тебя есть. Почему же ты так легко делаешь иной выбор? Возможно, я в чем-то ошибаюсь, но, на мой взгляд, быть рядом с родителями – это громадное счастье, которое мы по молодости, увы, не ценим и недопонимаем. Да… Училище, ТуркВО, командировка… Выбор делать тебе.
Прочитала стихотворения. Ничего связанного, как ты написал, с «серостью» не увидела. Наоборот, в них есть стержень, есть мысль и душа. Ну а в литературном плане надо, конечно, чуть подкорректировать. Так без этого всегда не обойдешься. Молодец, так гармонично сочетаешь удивительную нежность и мужскую твердость. А впрочем, что в стихах, то и в человеке. Ты же у нас хороший человек.
Теперь – интересующий тебя вопрос о моей жизни. 27 сентября у меня родился сын – Антон. Теперь я – мама. Муж – хирург-уролог, работает в Первой Градской больнице. Живем в соседнем с родительским доме. Что-то я опять перешла на иформативно-телеграфный стиль.
Давай расскажу тебе о Лиле № 2. Военный отдел в «Известиях» ликвидировали, а точнее – передали под ведомство какого-то другого. Так что Лиля теперь работает при отделе фельетонов. Иногда на лекциях в университете мы вспоминаем «былое». Встречи с воинами в «Известиях», училище и пр. Кстати, всегда вспоминаем Володю Черникова. Он так старательно подпевал (!) хору в небольшом гостинном зале «Известий» на одной из встреч.
Вот видишь, какие пространные письма я умею писать. Хотела уже завершить это повествование. Но есть еще один серьезный вопрос, умолчать нельзя. Сережа, береги себя. Не буду много расписывать, ты человек взрослый, сам понимаешь – жизнь дается один раз. И надо стремиться быть здоровым. Здоровье как воздух – пока оно есть, его не замечаешь.
Вот так. Приедешь в Москву – позвони. До свидания.