Шеломянь
Шрифт:
– Пробуй, – протянул воевода, поглядев на двух юношей, связывавших что-то при свете зажженных факелов. Затем, обернувшись к своим дружинникам, распорядился: – Окружить площадь!
Воины, стараясь не отступать от линии окружающих площадь построек, растянулись по ее периметру. Кони испуганно прижимали уши и тихо фыркали, не сводя глаз с огромного хищника.
Меж тем кудесник мелкими неспешными шагами направился прямо к волку. Он шел безоружным, и только протянутый вперед посох, украшенный резной головой, мог стать защитой человеку от ярости зверя.
Кудесник заговорил, и Михаил подтолкнул брата, державшегося все время рядом, в бок. Вот, мол, послушай это варварское наречие! Славянские слова у кудесника переплелись с финскими и бог весть какими еще, как береста в лукошке опытного мастера, когда не найти ни начала лыка, ни завершения.
Волк слушал, замерев, словно понимал, в отличие от бояр, что говорит старик. Кудесник подходил к нему все ближе и ближе, и боярин Борис с отвращением ждал тот неминуемый миг, когда огромное тело распрямится и волчьи зубы разорвут горло слишком много возомнившего о себе человека.
За кудесником потянулись юноши, то ли внуки старика, то ли его ученики. Один из них держал толстый канат, позаимствованный, видимо, у какого-то рыбака; второй же растягивал в ладонях привязанную к канату широкую волосяную петлю, в которую не без изящества были вплетены разноцветные нити.
В это время на землю пала тьма.
Солнечный диск завершил свой оборот, и мрак праздновал победу. Только горящая неугасимым огнем корона Дажьбога, окружавшая черный диск, отгоняла темноту рядом с ним, но справиться с ней не могла. В темно-синем небе проступили звезды. Пришла ночь, словно настало ее время.
Настало время зла!
Но кудесник не убоялся; и юноши шли твердо, даже с охотой, словно перед ними были не волчьи глаза, светившиеся зеленым ярче звезд, не пасть, усеянная острыми зубами, а брачный алтарь.
Все свершилось за время, достаточное для вдоха.
Старик прикоснулся к ощеренной волчьей пасти своим посохом. Казалось, что резной человек жаждал поцеловать зверя. Юноши в то же мгновение набросили на шею волка волосяную петлю и отбежали зверю за спину, изо всех сил натягивая привязанный к петле канат.
Волк встал на дыбы.
И что это?
Там, где только что был свирепый хищник, оказался невысокий тщедушный человек, совершенно голый, точно только сейчас родившийся. От сильного рывка наброшенной на шею петли он неловко пошатнулся и завалился на спину, болезненно вскрикнув от удара.
Волкодлак – оборотень. Человек, по ночам превращающийся, зачастую без своего желания, в волка. Затмившееся светило обмануло волшебную сущность волкодлака, и с приходом тьмы столпившиеся на вечевой площади московляне с ужасом заметили среди себя огромного волка.
Снова ставшего теперь человеком.
– Прости нас, – сказал кудесник тихо, но услышали его все на замершей полутемной площади.
Старик поднял с земли боевой топор, взмахнул им над головой и опустил лезвие на
– Господи, – выдохнул боярин Борис.
– Иначе нельзя, – сказал старик, приближаясь. – Перевертыша в волчьем обличье не взять, а зла причинить он может много.
– Почему же тебя не тронул? – поинтересовался воевода.
– Тояга у меня… Жезл волшебный, – взмахнул старик своим посохом.
По взмаху ли, собственной ли волей, но в это время выглянуло солнце. Диск его завертелся в обратную сторону, возвращая на землю день и надежду.
Воевода, боярин и дружинники задрали головы кверху, впервые, быть может, не раздражаясь от слепящего солнечного света, а когда опустили глаза, то на вечевой площади уже не было ни кудесника, ни его учеников.
Был только труп с расколотой пополам головой.
Волкодлак.
Ночной мрак окутал, вопреки всем законам, природным и божеским, торговый город Тмутаракань. Сильный ветер нес неповоротливые и тяжелые, но могучие и безжалостные водяные валы со стороны Эвксинского Понта к бухте, и многие купцы недосчитались за злосчастные минуты затмения своих кораблей, разбитых в щепы, и грузов, канувших в алчной глубине.
Мрак посреди дня был порождением неведомого бога, чей идол горделиво возвышался в последние месяцы в центре когда-то забытого, а теперь восстановленного святилища. Духом своим, а точнее, тем, что было у него на этом месте, неведомый бог почувствовал, где сердце солнечноликого Дажьбога, и сжал его.
Вскрикнул бог Солнца от боли и удивления и оступился на привычной дороге, исхоженной за прошлую вечность и размеченной на вечность будущую.
Пока Дажьбог выпрямлялся, недоумевая, тьма окутала Тмутаракань, и неведомый возрадовался, поскольку светлые души присмирели, а темные стали еще чернее.
Близился день гнева.
День поражения живого.
День восстановления справедливости, как говорил сам себе неведомый бог.
– Что это было? – спросил Миронег у черепа.
– Солнечное затмение. Обычное солнечное затмение, одно из многих… Испугался?
– Да.
Миронег был достаточно смел, чтобы признаться в своих страхах. Но боялся он не за себя.
– О чем хотели предупредить боги? И кого?
Череп, как и положено, ухмылялся, глядя пустыми глазницами в лицо человека. И молчал.
– Ты не хочешь отвечать, богиня?
Череп потек, неуловимо, но явно меняясь. Миронег так и не смог уследить, когда вместо выбеленной кости стал смотреть на голову богини; маленькую, с кулак, лишенную тела, но живую.