Шепчущий во тьме
Шрифт:
После прочтения письма Айкли я перестал участвовать в публичном обсуждении вермонтского ужаса. Я оставил аргументы моих оппонентов без ответа или дал невнятные обещания оспорить их в будущем, и постепенно наш спор забылся. Весь конец мая вплоть до первого июня я переписывался с Айкли; правда, время от времени наши письма терялись в пересылке, и нам приходилось восстанавливать в памяти их содержание и пересказывать заново. В целом же мы сопоставили свои заметки, относящиеся к малоизвестным ученым трудам по мифологии, и попытались выявить более четкую связь между вермонтскими ужасами и общим корпусом сказаний первобытного мира.
Во-первых, мы пришли к практически единодушному
В конце июня я получил фонографическую запись, отправленную экспрессом из Братлборо, поскольку Айкли не был склонен доверять обычной почтовой службе округа. В последнее время он все отчетливее ощущал слежку за собой, и его опасения только усугубились после утраты нескольких наших писем; он сетовал на вероломство некоторых лиц, кого считал агентами затаившихся в горном лесу тварей. Больше всего подозрений у него вызывал угрюмый фермер Уолтер Браун, который жил в одиночестве в обветшалой хижине на лоне густого леса и которого частенько замечали околачивающимся без видимой надобности то в Братлборо, то в Беллоуз-Фоллс, то в Ньюфане и в Южном Лондондерри. Айкли не сомневался, что Браун был одним из участников подслушанной им в ночном лесу жуткой беседы, и как-то раз он обнаружил возле дома Брауна отпечатки лапы или клешни, что счел весьма зловещим знаком, поскольку рядом заметил следы от башмаков самого Брауна, которые вели прямехонько к отпечатку мерзкого чудовища.
Итак, запись была отправлена мне из Братлборо, куда Айкли доехал на своем «форде» по безлюдным вермонтским проселкам. В сопроводительной записке он признался, что лесные дороги внушают ему страх и теперь он ездит за покупками в Тауншенд только при свете дня. Никому не стоит стараться узнать больше о вермонтском ужасе, снова и снова повторял Айкли, – ничего не грозит лишь тем, кто живет на значительном удалении от этих загадочных необитаемых холмов. Он сам собирался вскоре переехать на постоянное место жительства к сыну в Калифорнию, хотя и признавался, что ему будет тяжело покинуть дом, где все напоминает о жизни нескольких поколений его семьи.
Прежде чем воспроизвести запись на аппарате, заимствованном в административном здании колледжа, я внимательно перечитал разъяснения Айкли. Эта запись, по его словам, была сделана в час ночи первого мая 1915 года у заваленного камнем входа в пещеру на лесистом западном склоне Темной горы, около болота Ли. В тех краях местные жители довольно часто слышали странные голоса, что и побудило его отправиться в лес с фонографом, диктофоном и чистым восковым валиком в надежде записать голоса. Богатый опыт фольклориста говорил ему, что канун первого мая – ночь шабаша ведьм, если верить темным европейским поверьям, – вполне подходящая дата, и он не был разочарован. Впрочем,
В отличие от большинства других бесед, подслушанных им ранее в лесу, это был своеобразный обряд, в котором участвовал один явно человеческий голос, принадлежность которого Айкли не смог установить. Голос принадлежал не Брауну, а весьма образованному мужчине. Второй же голос оказался тем, ради чего Айкли и предпринял свою экспедицию: то было зловещее жужжание, не имевшее ни малейшего сходства с живым человеческим голосом, хотя слова проговаривались четко, фразы строились по правилам английской грамматики, а манера речи напоминала декламацию университетского профессора.
Фонограф и диктофон работали не безупречно, и конечно, большим неудобством было то, что голоса звучали издалека и несколько приглушенно, поэтому восковой валик сохранил лишь фрагменты подслушанного обряда. Айкли затранскрибировал все сказанные реплики, и, прежде чем включить аппарат, я бегло просмотрел его записи. Текст оказался скорее невнятно-таинственным, нежели откровенно пугающим, хотя, зная его происхождение и способ его получения, я все равно испытал невыразимый страх.
Приведу текст полностью, каким я его запомнил, – причем я вполне уверен, что точно заучил его наизусть, перечитывая и многократно прослушивая запись. Не так-то просто забыть нечто подобное!
(Неразборчивые звуки)
(Голос образованного мужчины)
…есть Госпожа Лесов, равная… и дары обитателей Ленга… и так, из кладезей ночи в бездну космоса и из бездны космоса к кладезям ночи, вечная хвала Великому Ктулху, и Цаттогве, и Тому, Кто не может быть Назван по Имени. Да пребудет с Ними вечно слава, да изобилие – с Черной Козлицей. Йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза и ее Легион Младых!
(Жужжание, подражающее человеческой речи)
Йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза, Легион Младых!
(Мужской голос)
И так случилось, что Госпожа Лесов, будучи… семь и девять, вниз по ониксовым ступеням… <вос>славляют Его в Бездне, Азатот, Тот, Кого Ты обучил всем чуде<сам>… на крыльях ночи за пределы бескрайнего космоса, за пределы…. Того, чьим младшим сыном является Юггот, одиноко скитающийся в черном эфире на самом краю…
(Жужжащий голос)
…ходи среди людей, найди свой путь там, в Бездне могут знать. Ньярлатхотепу, Державному Посланнику, должно поведать обо всем. И Он облечет себя в подобие людей, надев восковую маску и одеяние, что скроет его, и снизойдет из мира Семи Солнц, дабы осмеять…
(Человеческий голос)
<Ньярл>атхотеп, Державный Посланник, несущий странную радость Югготу сквозь пустоту, Отец Миллионов Предпочтимых, Ловец среди…
(Голоса обрываются – конец записи)
Вот какие слова я услышал, воспроизведя запись на фонографе. Дрожа от страха, я заставил себя нажать на рычаг и услышал скрип сапфирового наконечника звукоснимателя. Признаться, я обрадовался, когда до моего слуха донеслись обрывки первых невнятных слов, произнесенных человеческим голосом – приятным интеллигентным голосом, в котором можно было различить нотки бостонского говора и который, безусловно, не принадлежал уроженцу вермонтской глуши. Вслушиваясь в плохую запись, я отмечал полное сходство реплик с записями Айкли. Приятный голос с бостонским акцентом вещал нараспев: йа! Шаб-Ниггурат! Черная Коза лесов и ее Легион Младых!